Кайрат крутил в руках тонкий картон контрамарки и не знал стоит ли ему идти. После этого памятного обеда он доставал его из кармана с постоянством часовой кукушки, смотрел на летнее фото ледового дворца, на размытые буквы слова «Приглашение» и сомневался, а не воспользоваться ли ему всем этим: её предложением, её интересом, её напором, но неопытностью. И пока верх брало исключительно любопытство.
Разговор с сестрой занимал его куда больше, но эти мысли он гнал от себя как надышавшихся дихлофосом тараканов, потому что всё, что она ему сказала — это бред, бред и ещё раз бред. Не вязались с этими четырьмя буквами только её глаза. Сколько боли было в них, а потом они вдруг засветились надеждой. Ей незачем перед ним притворяться, и его это напрягало.
Этот проклятый Савойский! Он стал для Кайрата личным злым гением, разрушившим его привычную жизнь, и постоянно заставлявшим его к чему-то стремиться. Ползти по отвесному склону, срывая ногти, раздирая в кровь колени, но только вверх. И Кайрат полз, а Савойский по-прежнему сидел там на вершине, мечтал, глядя в небо, и задумчиво бросал вниз камешки, не замечая, что они летят на голову Кайрата. Он вечно вынуждал Кайрата уворачиваться, и эта изворотливость уже стала его привычкой.
Он тяжело вздохнул, достал телефон и набрал личный номер адвоката.
— Господин Ланц, здравствуйте! Кайрат Сагатов… Рад, что узнали. Скажите, найдёте для меня несколько минут? … Нет, лучше я сам подъеду.
В последний день старого года улицы сверкали огнями особенно нарядно.
Разговор с адвокатом был действительно коротким, и, возвращаясь, Кайрат рассеяно смотрел в окно машины на праздничные украшения и думал о том, что в этом году у него получилось всё и даже немного больше.
К сожалению, вся эта чёртова компания обошлась ему немного дороже, чем он рассчитывал, пришлось залезть в деньги, которые он брать не собирался, но он успокаивал себя тем, что на то и нужен стабилизационный фонд, чтобы можно было им воспользоваться в случае необходимости.
Толи эта оговорка отравляла вкус победы, толи просто он устал, всю неделю не разгибаясь проторчав у монитора, но чувства удовлетворения не было. Как не было и радости, которую ему и разделить-то было не с кем. Диане не стоит этого пока знать, Данка не оценит, Оксанка отмахнётся, Кристина не поймёт… Чёрт побери, Кристина!
Кожаное сидение заскрипело от его резкого рывка — через пару часов он должен быть на обеде у Филатовых, а он так и не сделал ей эту долбаную открытку.
— Иван, — обратился он к водителю, — вы случайно не знаете где сейчас можно купить подарочную открытку, сделанную индивидуально?
— В смысле своими руками? — уточнил водитель.
— Да, но только уже готовую.
— Случайно, знаю. В художественном музее. У меня дочь ходит в студию при музее, так я каждый день в вестибюле её жду и открытки эти разглядываю.
— Как мне повезло-то, — обрадовался Кайрат. — Ну, давайте тогда в этот музей. Надеюсь, он ещё работает.
Кайрат внимательно рассмотрел все сделанные детскими руками аппликации на жёстком картоне и выбрал самую странную. Кривенькую, заляпанную клеем, с грязной ватой, изображающей снег, но с гениальной геометрически точной конструкцией внутри. Его просто очаровал этот бумажный механизм, разворачивающийся в пушистую ёлку.
Он сворачивал открытку и разворачивал как заворожённый, когда взгляд его упал на стоящий баннер. «Русские художники-эмигранты». Он покосился на открытые двери с задумчивой вахтёршей, он оглянулся в поисках кассы. Он искал причины, которые могут его остановить, но не нашёл.
Он купил билет и вошёл под улыбку контролёра, убравшей для него красный шнур с уважением достойным царствующего монарха.
Его встретили пустые залы. Пустые, потому что взирающие на него со стен косыми, квадратными, выпученными и лопнувшими глазами картины не считаются. Ни один человек, кроме Кайрата, не оказался настолько безумным, чтобы пялиться на эти сюрреалистические глаза в канун праздника.