Другой рукой я рванул завязки на штанах, давая свободу своему возбуждению. Плоть пульсировала от прилива крови, твердая, словно каменная. Мне нужно было излить свое неудовлетворенное желание, и Лаура идеально подходила для этой цели.
Не дожидаясь большего приглашения, я вошел в нее одним резким толчком, погружаясь на всю длину. Лаура вскрикнула и обвила меня ногами, принимая так глубоко, как только возможно. Ее покорность лишь сильнее распаляла мой гнев. Будь на ее месте Элизабет… она бы сопротивлялась до последнего. Кусалась, царапалась, обзывала последними словами. А потом, доведенная до исступления, умоляла бы не останавливаться.
Резким движением я заставил Лауру перевернуться, уткнувшись лицом в столешницу. Смуглые ягодицы призывно округлились, маня и дразня. Лаура охотно прогнулась в пояснице, открыв себя моему жадному взгляду.
Шлепок, второй — и на бархатистой коже вспыхнули алые отпечатки моих ладоней. Лаура вздрогнула, но не попыталась уклониться. Она знала, как меня заводит ее покорность.
Сжав пальцами упругие половинки, я с силой развел их в стороны. Узкая темная ложбинка манила, искушала. Поддавшись порыву, я наклонился и провел языком меж ягодиц, дразня запретное местечко. Лаура сдавленно охнула и подалась назад, желая продлить контакт.
О, моя распутная чаровница! Ничто не было чуждо ей в любовных играх. Она охотно подставлялась под мои ласки, истекая соками желания. Будь на ее месте невинная Элизабет, она бы уже сгорала от стыда. Умоляла бы прекратить эту непристойность.
Или, напротив, извивалась бы от наслаждения? Потеряв всякий стыд, сама насаживалась бы на мой язык, молила бы не останавливаться? Черт, как бы я хотел это выяснить!
Снедаемый яростным вожделением, я выпрямился и потянулся к флакону розового масла, небрежно брошенному на столике. Лаура всегда держала его поблизости, зная мои предпочтения.
Щедро плеснув ароматную жидкость на ладонь, я обильно смазал пальцы. Несколько капель упало на ягодицы Лауры, стекая в расселину, пачкая всё вокруг. Пряный запах дурманил, туманил рассудок.
Растер масло меж подрагивающих половинок, я грубо обвел скользкими подушечками узкое колечко мышц раз, другой. Надавил, проникая внутрь на одну фалангу. Лаура со всхлипом втянула воздух, но покорно распахнулась навстречу вторжению.
Вот так, милая. Прочувствуй, как это — быть заполненной до предела. Каждая клеточка твоего тела принадлежала мне. Каждый изгиб жаждал моих прикосновений.
Плоть пульсировала в моей руке, истекающая прозрачной влагой. Кончик уперся в призывно подрагивающий вход, дразня и распаляя нетерпение. Преграда казалась такой узкой, почти невозможно тесной, но я знал, что преодолею ее, чего бы мне это ни стоило. И рывком вошел на всю длину, чувствуя, как поддались упругие мышцы под моим напором.
Узко, невыносимо тесно, обжигающе! Лаура вскрикнула и выгнулась. Я знал, ей было больно, но также знал — она не просто терпела, а обожала эту сладкую боль.
Боль, которую я бы с наслаждением причинил Элизабет. Укрощая, подчиняя, втаптывая в грязь ее гордость и непорочность. О, как бы она рыдала и корчилась подо мной, насаженная на мой жезл! Умоляя о пощаде, которой я не собирался давать.
Войдя в Лауру до основания, я на миг замер. Упивался ощущением власти, обладания. Это был мой персональный сорт опиума — брать то, что желаю. Несмотря ни на что.
А затем исступленно, неистово двигался, вонзаясь в покорное тело. Брал свое, ничуть не сдерживаясь. Одной рукой с силой сжимал горло Лауры, вынуждая запрокинуть голову. Вбивался все резче, жестче, словно наказывая. Каждым движением, каждым яростным толчком.
«Элизабет, Элизабет!» — стучало в висках. Платье было задрано, ягодицы горели от шлепков. Ногти царапали полировку стола. «Умоляет, захлебывается рыданиями, извивается в моей хватке. Но принимает все, что я ей даю. Плохая девочка. Моя девочка!»
С громким рыком я кончил, изливаясь в пульсирующее нутро. По стенкам плеснуло горячим, вязким. Колени подогнулись, но я не отпускал Лауру, продолжал вжимать в стол. Терся о ее зад, продлевая удовольствие. Она обмякла, дрожала, тихонько поскуливая. Выдоенная, использованная. Идеальная.
На миг удовольствие затмило все прочие чувства, даруя подобие покоя. Но это продолжалось недолго. Стоило перевести дух, одернуть одежду и шагнуть за порог, как реальность безжалостно впилась в виски.
Элизабет. Ее надменное лицо и ехидный прищур синих глаз так и стояли перед внутренним взором. Даже сейчас, утолив плотский голод, я не мог перестать думать о ней. Желание обладать строптивой красоткой затмевало все прочие чувства. Сводило с ума, толкало на безумства.