— Почти готово, — сказала она, когда он уже начал ерзать на табурете. Ее колени между тем оказались в опасной близости к самому уязвимому месту между ног.
Боже, нет! Она наклонилась ниже, чтобы состричь прядь волос на макушке. Подняла руки; он видел, как поднялась при этом и грудь. Подавшись на дюйм вперед, он мог утонуть носом, подбородком, ртом в ее колышущемся тепле и дышать, упиваться ею. Его губы, нежно покусывая, нашли бы ее соски…
Он проклинал себя. Изо всех сил напрягая память, он пытался вспомнить, соблазняла ли так же его Виктория, желал ли он когда-либо обхватить ладонями ее грудь — просто ради наслаждения ощущать ее в своих ладонях. Нет, ничего такого он не мог вспомнить. Да и было ли это?
Нет. Виктория была не из тех, кто сознательно искушает мужчину, превращая его в стонущее от страсти животное. Каждый раз, когда Росс ею обладал, это было скорее актом поклонения, безграничного уважения к этой женщине. Он входил в ее тело, как входят в храм, стыдясь своего невежества, моля сжалиться над ним, недостойным из недостойных, простить за то, что это святилище осквернял он своим присутствием.
В том, что чувствовал он сейчас, не было ничего возвышенного. Желание его было абсолютно телесным. Лидия из тех женщин, которые способны возбуждать это чувство в мужчине — может быть, даже умышленно, хотя сама она делает вид, что это не так. Пробует на нем свои уловки — и в то же время пытается выглядеть идущей под венец девственницей.
Ничего, Бог свидетель, это у нее не сработает!
— Усы тоже бы надо подстричь.
— Что? — тупо спросил он, на миг совершенно потерявшись. Все, что он видел — это колыхавшуюся перед ним ее грудь, и слышал лишь биение собственного пульса.
— Я говорю, усы. Не шевелитесь. — Нагнувшись, она ловко срезала несколько торчавших волосков в его усах, повторяя губами движения его рта.
Если продолжать смотреть на то, как забавно движутся ее губы, он неминуемо расхохочется. Поэтому, опустив глаза, он стал смотреть на изгиб ее горла. Кожа на нем была сливочно-белой, становилась более бархатистой ближе к груди, скрывавшейся в вырезе блузки… На что больше похож ее запах — на жимолость или магнолию?
Все, что было чувствительного в его теле, буквально воспламенилось, когда она легонько дотронулась до его губ, стряхивая прилипшие волоски. В одну сторону, затем в другую — скользил ее палец по влажному его рту. Дело было за ним. Либо остановить ее, либо… Отведя ее руку, он резко сказал:
— Все, хватит.
— Но тут еще…
— Я сказал, хватит, черт побери! — крикнул он; сорвав с шеи полотенце, он кинул его на пол и встал с табурета. — Прибери тут.
Вначале Лидию просто изумила его грубость и отрывистое приказание, но вскоре удивление затмил гнев. Схватив его за руку, она сунула в нее звякнувшие ножницы.
— Вот сами и убирайте. Это ведь ваши волосы. Слово «спасибо» вам раньше слышать не приходилось?
С этими словами она отвернулась и, сняв и аккуратно сложив юбку и блузку, забралась под одеяло, натянув его по самые плечи и повернувшись к нему спиной.
Не в силах вымолвить ни слова от ярости, несколько секунд смотрел он на нее, а затем молча потянулся за щеткой.
Весь следующий день ярко светило солнце. А еще через день они переправились через Миссисипи.
Каждый чувствовал себя на седьмом небе, когда фургоны друг за другом начали съезжать по крутому берегу к кромке мутной воды. Мистер Грейсон сам собрал с каждого фургона плату за перевоз, которая, как и на все после войны, заметно повысилась. Перевозили на двух паровых паромах, все сразу — и фургоны, и лошадей, и семьи переселенцев.
Лидия, как и все, была в радостном волнении. До тех пор, пока не увидела реку. Даже океан, наверное, не показался бы ей таким огромным, безграничным и угрожающим. Прижав Ли, словно желая защитить его, к бешено бьющемуся сердцу, она смотрела, как первые фургоны въехали на паром и колеса их закрепили скобами. Лидия встревоженно наблюдала, как мутные волны хлещут по бортам парома.
И снова нахлынули страшные воспоминания детства. Она вновь почувствовала на губах солоноватый вкус речной воды. Перехватило дыхание. Все как тогда.
В тот день они предприняли одну из их редких вылазок в город. Старик Расселл в кои веки согласился взять с собой ее и мать. Этого дня она ждала всю неделю. Чтобы попасть туда, им нужно было пересечь приток реки Теннесси на пароме с конной тягой. Перегнувшись через ограждение борта, она смотрела, как пляшут на воде солнечные зайчики. Клэнси, подойдя сзади, толкнул ее — вроде случайно, но вполне достаточно для того, чтобы она, потеряв равновесие, свалилась в воду.
Она вынырнула на поверхность, отплевываясь и жалобно крича, не думая уже ни о мокрой юбке, ни о единственной блузке, безнадежно погубленной, и увидела на палубе Отиса и Клэнси, которые довольно ржали, хлопая себя по бедрам и потешаясь над ее беспомощностью. Мать, схватившись за голову, кричала, чтобы они немедленно ее вытащили. Ей удалось ухватиться за ржавый край палубы, но Клэнси сбил ее руку носком сапога. С минуту она отчаянно боролась, пытаясь удержаться на поверхности, — и никто из них не двинулся, чтобы помочь ей. Когда мать кинулась к ней, Клэнси оттащил ее от борта. Наконец, схватив ее за волосы, он выволок ее на паром.
— Как, хорошо искупалась?
Ей было тогда лет одиннадцать, но до сих пор она помнила ужас, который испытала, когда вода заливала ей глаза, ноздри, рот, лишая остатков воздуха. И теперь она с тем же ужасом смотрела на мутные волны Миссисипи, и думала, удастся ли ей заставить себя хотя бы подойти к парому.
Она, все еще дрожа, думала об этом, когда Росс, который все это время помогал закреплять колеса фургонов, подошел к ней.
— Наш фургон следующий. Ты с Ли встанешь вой там, у машинной рубки. Вместе с нами отправятся Лэнгстоны.
— Росс! — позвала она, когда он уже собрался уходить.
— Да? — Он нетерпеливо обернулся.
— А… а где будете вы?
— С лошадьми.
Она кивнула, бледная и испуганная.
— Ах да, конечно.
С минуту он смотрел на нее, затем торопливо пошел к парому — нужно было как можно быстрее закрепить два фургона, готовых к отправке. Лидия взошла на слегка покачивавшуюся палубу, пробралась поспешно к машинной рубке и прислонилась к ее подрагивавшей стене, крепко прижимая к себе тельце ребенка. Вскоре к ней присоединилась Ма, — дети же заняли места как можно ближе к ограждениям борта. Для них это было приключение, которое запомнится на всю жизнь. Приказав им быть поосторожнее, Ма предоставила им вволю наслаждаться увиденным.
Паром преодолел уже примерно две трети пути, когда Лидию позвала Мэринелл.
— Иди сюда, Лидия! Глянь! — Она показывала ей на что-то, плывшее по течению, и, видно, немало забавлявшее ребят тем, что то и дело всплывало и погружалось, как поплавок.
— Не могу, я должна оставаться с Ли.
— Иди, иди, — подтолкнула ее Ма, беря Ли у нее из рук. Давно ли сама-то была девчонкой. Иди, там у них весело.
Не желая показаться трусихой, Лидия придвинулась поближе к ограждению борта. Ей хотелось увидеть, где сейчас Росс, но он словно пропал куда-то. Хотя она дрожащими губами улыбнулась стоявшим у борта детям, корзина из-под яблок, нырявшая в струе воды за паромом, не избавила ее от страха. Увидев так близко жуткую глубину, бурлящее течение, волны, лизавшие борта, Лидия начала дрожать снова. И снова чувствовала, как смыкается мутная вода над головой и захлестывает легкие.
Охваченная самой неподдельной паникой, она кинулась от борта в поисках укрытия. Едва не сбив с ног изумленное младшее поколение Лэнгстонов, она побежала к фургону — глаза широко раскрыты, воздух через раздувшиеся ноздри с трудом попадает в легкие. Обхватив фургонное колесо, она взобралась через откинутый задний полог и повалилась на пол, тяжело и часто дыша.