Изаура Петровна подкралась к беседке и уселась напротив меня. На ней было умопомрачительное бирюзовое платье с глубоким декольте, откуда свежо и сонно выглядывали изумительных очертаний груди. Лицо печальное и чуточку торжественное, словно она собиралась сообщить о задержке месячных.
— Витенька, друг мой, — робко заговорила Изаура Петровна, — объясни, пожалуйста, в чем дело? Неужто я тебе совсем не нравлюсь?
— Что вы, Изаура Петровна, вы роскошная женщина. О такой можно только мечтать. Но ведь вы замужем за Леонидом Фомичом. Я думать ни о чем таком не смею. Не понимаю, как вам–то не страшно.
— Мои страхи, Витенька, давно в прошлом. Относительно нашего брака я не строю иллюзий. Не я у него первая, не я последняя. Мы с тобой, голубчик, оба обречены. Ты сегодня ночью сделал большую ошибку. Было бы хоть что вспомнить.
— Почему вы считаете, что обречены?
— Господи, какой простак, а еще писатель. Оболдуй есть Оболдуй, чудовище с гипертрофированным самомнением. Сейчас ты ему нужен, и мной он пока не натешился, но это все вопрос времени. Для него люди, Витенька, все равно что туфли. Только в отличие от других людей он старую обувь не выбрасывает, а сжигает. Чтобы никому уже не досталась.
— По–моему, вы преувеличиваете, Изаура Петровна. Что значит сжигает? В крематории, что ли?
— Как придется. — Красавица беззаботно улыбалась, глядя на меня с материнским превосходством. — Можно в крематории, можно в котельной. Можно растворить в кислоте. У Оболдуюшки много способов избавиться от старья.
— И, зная все это, вы согласились выйти за него замуж?
— Мы даже в церкви венчались, — с гордостью сообщила Изаура. — Как же, это модно. Некоторые из них крестятся по нескольку раз. Считается хорошей рекламой… Согласилась я, Витенька, потому же, почему и ты согласился. Дескать, вдруг пронесет, а денежек подкалымлю. Теперь знаю, не пронесет. И ты, Витенька, не надейся. Он следов не оставляет.
От ее обычной игривости не осталось и следа, рассудительная речь текла грустно, как на похоронах. На наших поминках. Ну, меня она не напугала, нет, не хватало еще верить на слово многоликой профессионалке. Правда, волчонок тоски заскребся под сердцем, но он и без того копошился там третью неделю.
— Сударыня, — начал я с унылой гримасой, — все, что вы говорите, тем более наталкивает на мысль, что нам лучше поостеречься. В доме полно ушей и глаз, ну как донесут?
— Успокойся, он и так все про меня знает. Только я ему не болонка ручная… Витенька, а может, у тебя другая ориентация? Вроде непохоже. Глазенки–то масленые.
— Я нормальный… Всегда готов соответствовать, но…
— Витька, сволочь! — вспылила Изаура Петровна. — Не хватало еще, чтобы я навязывалась. Кто ты такой? Я с клиентов по пятьсот баксов в час брала, и считалось дешево. А ты тут будешь целку из себя строить.
— Никого я не строю, Изаура Петровна. Почитаю за честь, что обратили внимание… Только вы девушка отчаянная, беззаветная, а я мужичок трусоватый, привык жить с оглядкой. Но коли твердо решили, давайте устроимся где- нибудь в городе, подальше от соглядатаев.
— Еще чего! — фыркнула Изаура. — По свиданиям мне бегать некогда, я мужняя жена.
Около беседки, словно ниоткуда, возникла сгорбленная фигура садовника Пал Палыча, разговор наш прервался. Но я понимал, что пока она не удовлетворит свой каприз, не оставит в покое. Что подтвердил свирепый, какой–то голодный взгляд, которым Изаура одарила меня, убегая.
Пал Палыч перегнулся через перегородку беседки и на английском языке попросил сигаретку. В который раз я ответил (по–русски, моих знаний английского не хватало, чтобы свободно болтать), что нахожусь в завязке, поэтому не ношу сигарет.