Леонид Фомич прочитал предисловие дважды, второй раз нацепив на нос очки, которыми пользовался в исключительных случаях, когда, допустим, подписывал финансовые документы. Потом поднял на меня печальные глаза, в которых светился укор.
— Вот уж не думал, Витя, что ты принимаешь меня за идиота.
Я растерялся.
— Что такое, Леонид Фомич? Что–то не так?
— Зачем ты сравниваешь меня с Наполеоном? Чтобы смешнее было?
— Леонид Фомич, да я… Ни в коем случае… я…
— Что я? Головка от… если ты, милый мой, хочешь отделаться рекламным роликом… Ладно, давай разберемся, но только в последний раз. Странно, Верещагин рекомендовал тебя как смышленого парня, да ты действительно не дурак, и язык ловко подвешен, и перо есть, а все–таки чего–то главного ты, Витюша, видно, в жизни не понял. Вот скажи, на фига мне эта книга?
Совершенно обескураженный, я пробормотал:
— Ну как же, увековечить память… в назидание потомкам… Вы и сами так говорили.
Оболдуев досадливо морщился.
— Каким потомкам, Витя, окстись… Такие книги, дорогуша, стряпаются не для внутреннего пользования. Мне наплевать на потомков, а тем более на современников. И тем более на твоих руссиян. Не только мне наплевать, но и всем, у кого выходят подобные книжки, включая наших всенародно избранных. Думаешь, их интересует мнение соотечественников? Если так думаешь, тогда и говорить больше не о чем. Понимаешь, о чем я?
— Не совсем.
Мы беседовали в его кабинете. Леонид Фомич подошел к окну, постоял под открытой форточкой, поглаживая ладонями припотевшую лысинку. Его массивная спина, крутой затылок, кривоватые бревна ног были красноречивее слов: грозный властитель разочаровался в незадачливом подданном. Или был на грани разочарования. Но, обернувшись, заговорил спокойно, тоном учителя, в сотый раз разъясняющего тупице элементарный урок.
— Такие книги выходят, чтобы их прочитали там. — Оболдуев ткнул перстом в потолок. — Дело в том, что в цивилизованном мире о нас, о российских деловых людях, сложилось превратное мнение. Тут, конечно, сыграли зловещую роль и телевидение, и пресса, раскрутившие русскую мафию. Неблагодарные подонки! Пилят сук, на котором сидят. Какая мафия? Где она? На Западе, естественно, подхватили: ах, мы не знали, ах, не ожидали! Русские все бандиты. Отмывают через наши банки награбленное. И посыпалось — ату их, ату! Так вот, Витя, книгу, когда ты ее напишешь, сразу переведут на все языки мира. И каждый прочитавший ее западный недоумок должен прийти к простой и внятной мысли: как же меня обманули! Оказывается, русские миллионеры — прекрасные ребята и ничем, в сущности, не отличаются от нас. А в чем–то, может быть, еще благороднее. И господин Оболдуев, гляди–ка, гляди–ка, открывает сиротские дома, жертвует на храмы, спонсирует независимые газеты… Ты, Витюша, сможешь считать, что справился со своей задачей, если через какое–то время после выхода книги со мной свяжутся парни из «Дженерал моторе», или из Всемирного банка, или… Короче, из любой престижной, с отменной репутацией мировой корпорации и предложат контракт о долгосрочном сотрудничестве… Я понятно объяснил?
Мне не только было понятно, я был восхищен.
— Не умею говорить комплименты, Леонид Фомич, но вы удивительный человек. Каждый раз открываете новые горизонты. А что, если… Что, если, не умствуя, составить книгу в виде открытого письма западному другу? Эдакое прямое, честное обращение к единомышленникам. Такого еще никто не делал. Это может дать совершенно неожиданный результат. Это…
— Неожиданных результатов не надо, — поумерил мой пыл Оболдуев. — Ладно, ступай, Витя, работай. Но больше не показывай такую чепуху… Погоди–ка, — окликнул, когда я уже был у дверей. — Вернись–ка!
Я повиновался, неся на лице выражение абсолютного внимания. В армии это называется — пожирать глазами.
— Вечером за тобой заедут, поприсутствуешь на допросе одного человечка.
— На допросе?