— Вопрос не в том, с кем сравнивают, а насколько искренне. Для меня твой отец — пример бескорыстного служения отечеству, как можно иронизировать?.. Ладно, проехали. Давай вернемся к твоим ошибкам. Если учесть, что ты, в принципе, грамотная девушка и вполне способна их не делать, — это настораживающий симптом. Твои грамматические ляпы, на мой взгляд, — следствие разбалансированной психики. (Я не упомянул, что то же самое могу отнести к себе.) Может быть, тебе вообще нужен не учитель русского языка, а хороший психиатр.
— Думаете, я чокнутая?
— Не больше, чем каждый из нас. Но у тебя переходный период, когда многие элементарнейшие житейские проблемы кажутся неразрешимыми. Будем откровенны, Лиза, жить, как ты живешь, не совсем нормально для девушки. Согласна?
— Допустим. И чем тут поможет психиатр?
— Добрым советом, участием. Возможно, лекарственными препаратами.
— У вас уже не осталось житейских проблем, Виктор Николаевич? Вы со всеми с ними справились?
— С житейскими проблемами справиться нельзя, они преследуют до последнего часа. Но можно переменить свое отношение к ним. Давай попробуем разобраться. На сегодняшний день что тебя мучает больше всего? Неволя? Отношения с молодой мачехой?
— С этой прекрасной дамой, Виктор Николаевич, у вас тоже, кажется, отношения складываются не совсем так, как вам хотелось бы?
Лиза выпалила эту фразу скороговоркой, глядя мне прямо в глаза, и я с удивлением обнаружил, что между нами, по всей видимости, затеялась маленькая война, обыкновенно вспыхивающая перед тем, как мужчина и женщина лягут в постель, а потом либо затухающая, либо приводящая к неизбежной разлуке. Очутившись на этой опасной черте, я испытал приступ животного страха.
— Лиза, — сказал я как можно мягче. — Как тебе не стыдно?
— Мне? — Изумление было не наигранным. — Скорее вам должно быть стыдно, Виктор Николаевич. Разве вы не видите, кто она такая?
— Лиза, опомнись, ты говоришь о законной супруге своего отца.
— Отец тут ни при чем. Для него все женщины на одно лицо. Он берет первую, какая подвернется под руку, а когда она ему надоест, меняет на другую, обычно равноценную. Женщины не задевают его души. Вы совсем другой, Виктор Николаевич, вы — художник. Такая женщина, как Иза, способна причинить вам большое зло.
— Вон оно что… А я было подумал, ты заботишься о моей нравственности. Лиза, ты как–то странно смотришь на меня. У меня что–нибудь на лбу?
Ее глаза затуманились, с ужасом я увидел, как она приближается ко мне, соскальзывает с кресла, по–прежнему упираясь ногами в каминную решетку.
— Виктор Николаевич, — выдохнула, словно ветерок по траве прошелестел, — вам ведь хочется меня поцеловать?
— Допустим, — сказал я, сохраняя присутствие духа. — Что же из этого следует?
— Почему не решаетесь?
К чему–то подобному я был готов уже несколько дней, но надеялся, что ситуация под контролем и уж, во всяком случае, инициатива принадлежит мне. Оказалось, ошибся.
— Тому есть много причин, Лиза, но думаю, и так все понятно. Эти игрушки не для нас.
— Ах, игрушки? Тогда я сделаю это сама.
И сделала. Обвила мою шею руками и приникла к моему рту. Ее поцелуй был искушеннее, чем я ожидал. В открытых глазах мерцало сумрачное любопытство. Я вел себя с достоинством и, как герой под пыткой, даже не разжал губ. Только в голове что–то жалобно скрипнуло. Лиза резко отстранилась, и я вынужден был поддержать ее за талию.
— Вам неприятно?
— Нет, почему… Помнится, лет десять назад…
В это роковое мгновение, как в сотнях плохих киношек, в комнате возник не кто иной, как Гата Ксенофонтов. Этот маленький востроглазый полковник имел обыкновение появляться неслышно, подобно материализовавшемуся фантому.
— Прошу прощения, господа. — Он смущенно кашлянул. — Профилактический обход.
Лиза уже переместилась в кресло и нервно смеялась.
— Вы всегда так подкрадываетесь, Гата, как рысь на тропе.
— Привычка, — конфузливо проговорил полковник, оправдываясь. — У нас ведь как, барышня? Кто тихо ходит, тот долго живет.
— Не называйте меня барышней, пожалуйста.
Я почувствовал, что пора и мне вставить словцо. Но что- то в глотке застряло, вроде банного обмылка.
— Не смею мешать, — откланялся полковник. — Еще раз извините.
Вот ты и спекся, писатель, пронеслось у меня в голове.
Не взглянув на Лизу, я вышел следом за Ксенофонто- вым. Догнал его в длинном коридоре со сводчатыми потолками, со стенами, увешанными картинами, в основном первоклассными копиями передвижников.