Между Еленой и Энзо царило напряженное молчание, и для нее это было уже привычным, но Сент-Джон вдруг прервал его, остановившись на одном из светофоров.
— Впервые вижу, чтобы из женской консультации выходили в таком состоянии, — на удивление спокойно, даже не посмотрев в сторону Елены, проговорил он.
Гилберт повернулась к нему и удивленно на него посмотрела, и в этот момент Энзо оторвал взгляд от дороги и на мгновение их взгляды встретились. Зачем он об этом говорил? Усмехался? Улыбки на лице не было. Неужели ему не все равно?..
— А ты там так часто бываешь? — усмехнулась девушка.
Энзо нахмурился.
— Кажется, я говорил не об этом.
Елена хмыкнула и нервно дернула плечами.
— В жизни все бывает, Энзо, — пробормотала она и снова отвернулась к окну, ясно дав итальянцу понять, что больше эту тему развивать не желает.
Сент-Джону все стало ясно, и оставшуюся дорогу до дома они провели в молчании.
Когда Елена оказалась буквально в паре шагов от порога дома, она почувствовала, как сильно начинает биться ее сердце и как мгновенно похолодели руки. В этот момент она поймала себя на мысли, что не хотела бы сейчас отпускать Энзо от себя, будто бы он мог ей чем-то помочь, если бы Стефан снова начал ее избивать — скорее, наоборот, он бы накинулся на нее, если бы начальник приказал ему это сделать. Но после истории с Тайлером в глубине души Елену все равно не покидало чувство, что с Энзо безопаснее. А может быть, ей просто нужно было ощущать, что она со Стефаном остается не одна.
Едва девушка переступила порог особняка вместе с охранником, они увидели Стефана. Елена вздрогнула. Сердце пропустило удар.
— Спасибо, Энзо, — сдержанно произнес Сальваторе. — Ты можешь быть свободен, — сказал он, прозрачно намекнув ему таким образом, что хотел бы остаться с женой один на один.
Итальянец кивнул и ушел.
Стефан стоял, положив руки в карманы брюк, и терпеливо ждал, пока Елена разденется, внимательно наблюдая за ней. Она ощущала на себе этот тяжелый, наполненный злобой взгляд пронзительных зеленых глаз, и по коже бегали мурашки.
— И… Что произошло? — наконец спросил Сальваторе, когда девушка сняла верхнюю одежду.
Его вопрос звучал на удивление спокойно, но так твердо и жестко, что становилось понятно, что ответа он требует немедленно — здесь и сейчас.
Елена провела ледяными ладонями по лицу и, опустив взгляд, прошла к ближайшему дивану в гостиной.
— Ты так и будешь молчать? — сквозь зубы процедил Стефан, теряя терпение. — От твоего здоровья зависит здоровье моей дочери, и…
Девушка не дала ему договорить.
— Для Никки это не опасно, — тихо сказала она пересохшими губами.
Сальваторе подошел к жене и, взяв ее за подбородок, посмотрел в ее полные слез глаза своими бездушными.
— Ты, наконец, скажешь, или мне придется применить силу, чтобы тебя разговорить?
Он убрал руку.
— Стефан, я жду ребенка.
Слова, произнесенные Еленой, в эту секунду словно бы пронзили его насквозь, подобно стреле. Стефан на несколько секунд замер, а затем поднял взгляд на Елену. Она сложила ладони, будто бы в молитве, и оперлась руками о колени.
— Что ты сейчас сказала?..
Фраза Стефана была произнесена так тихо, но с таким надрывом, что последнее слово он, можно сказать, не выговорил, а прохрипел.
Елена, не поднимая взгляд на мужа, достала из сумочки справку и молча протянула документ ему. Сальваторе взял лист и пробежался глазами по написанному, а затем посмотрел на девушку. Та впервые за полминуты подняла на него глаза. В это мгновение Стефану показалось, будто бы кровь в его жилах закипает. Кажется, только сейчас до него начал доходить истинный смысл сказанного ею и важное понимание того, как крепко они связаны.
Вот она, причина всего, что ему пришлось пережить и что превратило его в того, кто он есть сейчас, — наивная девчонка с большими карими глазами, которой ему так хотелось отомстить сполна и причинить боль, заглушив таким образом свою. Та, которую он ненавидел всем сердцем.
Мать двоих его детей.
Елена внимательно наблюдала за Стефаном. Ни один мускул не дрогнул у него на лице, лишь ходили желваки на скулах. Но за него все говорили его глаза: в них отчетливо читалось неверие и какой-то искренний испуг. Сальваторе снова взглянул на справку, сделал пару шагов вперед и сел на софу.
— Судьба, однако, забавная штука, — усмехнулся он, смотря куда-то вдаль. — У меня будет двое детей от той, от кого я хотел иметь их меньше всего…
В этот момент Елена почувствовала внутри какой-то неприятный укол.
«Это мои дети. Нет, Стефан, не твои. Я никогда тебе не отдам их».
— Что бы ты сейчас не выдумал, — произнесла она, вдруг с невероятной ненавистью посмотрев мужу в глаза, — я не позволю тебе убить его.
Кажется, впервые ее голос звучал так решительно и с такой непередаваемой злобой.
Сальваторе не отводил взгляд, и они смотрели друг другу в глаза на протяжении какого-то времени, словно бы обмениваясь своими чувствами. Наконец, Стефан встал с софы, отложив справку на журнальный столик.
— Скажи спасибо этому ребенку, — проговорил он, собравшись уходить. — До момента своего рождения он обезопасил тебя ото всего, что я хотел бы и мог бы с тобой сделать.
В этой фразе слилось воедино, кажется, несовместимое: когда Стефан говорит про ребенка, его голос становится тише, кажется, даже как-то теплее. Но проходит какое-то мгновение, одна секунда — он начинает говорить о жене, и в голосе звучит ядовитое презрение и нескрываемое отвращение.
Больше он не сказал ничего и вышел из гостиной, чувствуя, как слабеют мышцы.
Елена сделала глубокий вдох, и у нее из груди вырвался невольный стон. Она обхватила голову руками и заплакала от дикого страха, отчаяния и невероятного омерзения по отношению к Стефану, глотая соленые слезы и жадно хватая ртом воздух, чувствуя, как сбивается дыхание.
Стрелки часов перевернули за цифру одиннадцать. Дома стало тихо: Елена уложила Никки и быстро уснула сама — после пережитого эмоционального потрясения ей необходим был отдых. Охранников тоже не было слышно. Стефан сидел на кухне с открытой бутылкой крепкого французского коньяка и вертел в руках стакан, на дне которого плескались остатки напитка. Ему показалось, что на какое-то время он даже перестал слышать какие бы то ни было звуки вокруг: появилось ощущение, будто бы его погрузили с головой в воду, которая полностью изолировала его от окружающего мира, оставив наедине с собственными ощущениями. Он сам не понимал, как такое возможно, но так же сильно, как он ненавидел Елену, он любил их дочь, которая была ее частицей. И он ощущал, как внутри это чувство начинает зарождаться к их второму, еще не родившемуся ребенку. И Стефан держался за это чувство, словно бы боясь окончательно потерять в себе остатки того, что называют душой и человечностью.
Как бы он ни был ослеплен ненавистью к жене, он понимал одно: у него не получится совместить попытки дать своим детям лучшую жизнь и месть Елене хотя бы потому, что все они будут жить под одной крышей. Именно в этот вечер ему стало ясно, что облегчит его мучения: он должен отпустить ее, вычеркнуть из своей жизни, забыть навсегда. И сейчас, когда он увидел этот безумный огонь в глазах тихой и податливой Елены, когда она говорила ему, что не позволит ничего ему сделать с ребенком, то, как она любила своих детей, несмотря на то, что с ней сделал их отец, он понял, при каком условии сможет это сделать. Появившийся план показался ему даже лучше предыдущего, потому что он навсегда мог избавить Стефана от присутствия ненавистной Гилберт в его жизни, а главное — пропитать болью и исступленным чувством отчаяния от осознания собственной беспомощности всю ее оставшуюся жизнь. По губам Сальваторе скользнула улыбка, и даже сердце, до этого момента бившееся с невероятной скоростью, кажется, начало возвращаться в обычный ритм.