Он говорил громко, со все возрастающей силой. Ни тени горечи или обиды не было в его голосе. Другое, горделивое чувство сквозило в его словах: «Вот какая эта жизнь, жизнь работника райкома партии…»
— Хотите знать, о чем мечтает второй секретарь райкома?
Он поднялся на локте, чтобы лучше видеть меня.
Говорил он медленно, осторожно, точно преодолевал смущение.
— Личность я сугубо прозаическая. Где тут особенно мечтать… По штату не полагается.
Он рассказывал о своей жизни, и я все яснее представлял себе этого человека. Его желания были поначалу скромными. Он хотел, чтобы все лавы шахт цикловались; чтобы добыча угля в районе достигла довоенного уровня и превысила его; чтобы во всех забоях были хорошие партгруппы; чтобы уровень партийной работы отвечал задачам дня…
Потом он стал перечислять мне наиболее важные мероприятия, которые, как он сказал, нужно «провернуть», чтобы поставить на ноги район. Жилфонд восстановить. Парк восстановить. Все шахты пустить на полную мощность. Оснастить их наиболее современной механизацией. Уменьшить количество ручного труда. Шире поставить опыты подземной газификации угля. Каждой шахте дать по дворцу культуры. Детям дать светлые и просторные школы. Отстроить больницы. Проложить дороги…
— И еще хочется, — сказал он с какой-то мальчишеской горячностью, — хочется заглянуть далеко вперед.
«Эге, — думал я, глядя на второго секретаря райкома. — да вы, Степан Герасимович, личность мечтающая»…
— Хотелось бы проснуться, ну, скажем, лет через пятьдесят и хоть одним глазом взглянуть, что будет с нашим районом и чем будут заниматься тогда секретари райкомов. Как вы думаете, будут тогда райкомы? Я думаю, что будут, — сказал он убежденно, — без них, если по-честному говорить, жизнь не обойдется.
Он встал и погасил свет. И долго еще в темноте звучал его голос.
— Я бы вас просил, товарищ Пантелеев, взять шефство над Легостаевым. Он человек трудный, замкнутый. Но я думаю, он шахтер с задатками. Это хорошо, когда ваши лекции слушают десятки людей, но иногда есть смысл ухватиться за одного человека и поработать с ним по-настоящему. Легостаев этого заслуживает.
Приходько вслух перечислял все дела, или, как он говорил, мероприятия, которые ему предстоит выполнить.
— Что же касается моей учебы, — вдруг сказал он, — то полагаю…
Он задумался, точно подсчитывая про себя, когда же он сумеет перестроить свою личную жизнь.
— Вплотную, — решительно сказал он, — займусь этим числа пятнадцатого этого месяца.
Вышло это простодушно — так в детстве мы даем себе слово начать делать то-то и то-то, начать жить по-новому. Но почему именно он связывает перелом в своей жизни с пятнадцатым числом?
— Очень просто, — сказал он, — пятнадцатого мы начинаем проходку главного ствола. И если все пойдет хорошо, нам немного легче будет жить.
— А должно пойти хорошо? — спросил я.
Я с волнением ждал, что он скажет о проходке ствола на шахте «Капитальная». Как он расценивает идею Максима Саввича. Стала ли она и его идеей…
— Должно, — сказал Приходько.
Мы оба, наверное, вспомнили то заседание бюро, на котором обсуждался вопрос о проходке главного ствола на шахте «Капитальная».