По военной привычке я представился своему старому командиру полка:
— Капитан запаса Константин Пантелеев прибыл в ваше распоряжение.
Я напомнил Василию Степановичу о нашем разговоре в госпитале, когда мы условились, что я приеду после войны на работу в Донбасс. Как только Егоров услышал слово «работа», он замахал руками и, смеясь, сказал: «Брось думать сейчас о работе. Отдохнешь от военной жизни, погуляешь, а потом уж решишь, где работать и что делать».
Он потянул меня к свету, падавшему из окна.
— А ну, покажись, — говорил он. — Как раны? Зажили, зарубцевались?
Его позвали к телефону, и я подошел к стене, на которой висела карта района, склеенная из разных листов. Один лист мне показался знакомым. Это был старый, отработанный лист военной карты. Василий Степанович когда-то вел свой полк по этой оси. На этом листе можно было даже заметить полустертые карандашные пометки подполковника.
Егоров взял из моих рук полевую сумку с компасом, улыбаясь сказал;
— Сориентируемся, товарищ ПНШ.
Он стал рассказывать, каким застал район после немцев, каковы были «исходные рубежи». В самый разгар нашей беседы кто-то вошел и сказал знакомым мне голосом:
— Товарищ гвардии подполковник, вы просили напомнить: сейчас девятнадцать ноль-ноль…
Я обернулся и увидел Федоренко, бывшего ординарца подполковника Егорова. Он по привычке продолжал именовать Егорова гвардии подполковником. Он тоже порядочно изменился, этот здоровый приземистый хлопец, сменивший гимнастерку на украинскую вышитую рубашку.
На семь было назначено заседание бюро райкома, и Василий Степанович, извинившись, попросил меня подождать конца заседания.
Федоренко сразу ввел меня в курс райкомовской жизни.
— Работы много, — сказал он деловым тоном. — Целый день мотаемся по району… То уголь, то хлеб, то кооперация… И за все отвечай. Ни минуты передышки, товарищ гвардии капитан!
Нет, он был все такой же — ординарец Федоренко, теперь помощник секретаря райкома. Как когда-то на фронте, так и сейчас, он не отделял свою жизнь и работу от жизни и работы Егорова, считая, что все, что они делают, они делают вместе — подполковник и Федоренко.
Федоренко сказал мне, какие у Егорова планы в отношений меня. Он даже назвал мне должность — должность штатпропа.
— Для пропаганды, — воодушевившись, сказал Федоренко, — тут, товарищ ПНШ, богатое поле деятельности.
Дверь кабинета раскрылась, и оттуда послышался голос Василия Степановича: «Чайку бы!» — Федоренко пошел доставать чаю. Как часто в полку я слышал этот возглас:
— Чайку бы!
Прислушиваясь к голосам, которые раздавались за дверью, — они говорили о тоннах угля, о метрах проходки, — я почувствовал дыхание новой для меня жизни. И дорого мне было и приятно, что эту жизнь, жизнь района, организует и направляет Егоров, полк которого в дивизии считался направляющим.
Мы вышли из райкома, и Федоренко повел меня показывать свое хозяйство. В просторном гараже, который одновременно служил и конюшней, он показал мне высокую гнедую лошадь и сказал, что это — лошадь второго секретаря райкома Приходько. Потом он показал мне нечто вроде старого тарантаса, который служил для разъездов инструкторов и пропагандистов. Из всего автопарка в хорошем состоянии, «в полной боевой готовности», как выразился Федоренко, был только один вездеход. Федоренко завел машину, вывел ее из гаража и с шиком проехался по двору. Это был старый, видавший виды фронтовой вездеход. Машина была открытая. Хотя Егоров по старой фронтовой привычке любит ездить в открытой машине, он, Федоренко, этого не одобряет: «Одно дело на фронте — там нужно смотреть за воздухом, а другое — в тылу».
На другой день Егоров пригласил меня поехать с ним по району.
В райком я пришел рано утром. Дверь кабинета секретаря была приоткрыта. Я постучал и спросил, можно ли войти. Два голоса ответили: «Можно».
Увлеченные разговором, Егоров и его собеседник — грузный мужчина с хмурым лицом — не обратили на меня никакого внимания.
Я сел в сторонке и стал слушать.
Это был разговор об угле — о плане добычи, о темпах проходки, о сроках, о сводках — обо всем том, чем жил район в те дни.