— Я ж тому хлопцу говорил, — оживился Герасим Иванович, — хочешь жить красиво? — «Хочу», говорит. — А если хочешь, говорю, так выполняй норму! Работай так, чтобы всегда была чистой дорога врубовым машинистам.
— Вот так, товарищ пропагандист, обернулась эта дискуссия. Начали с вопроса о среднепрогрессивных нормах, а перешли к философии. В чем смысл жизни.
И завязался у нас тут общий разговор. Как мы живем и работаем и как нужно жить и работать. Гуренков сидит и слушает. Я на него вроде не обращаю внимания: хочешь — иди, хочешь — слушай и просвещайся. А он вдруг сам тихо говорит:
— Герасим Иванович, за кого же вы меня принимаете? Разве я не понимаю, что сила в нас самих? Разве я враг своему счастью?
— Да, говорю, может быть, ты кое-что и понимаешь, но боюсь, что ты счастье свое односторонне понимаешь. Меньше дать и больше взять. Может быть, так ты понимаешь красивую жизнь? Лежать на травке и глядеть на солнце. Но даже траву, и ту тянет к солнцу. Идейности в тебе мало. И заостряю перед ним вопрос о сознательности. Социалистическое сознание, говорю, ускоряет движение советского общества вперед, умножает источники его силы и могущества. Это сказал товарищ Жданов и это я говорю тебе, твое непосредственное начальство, товарищ твоего отца. Гордости в тебе мало. Настоящей, советской, социалистической гордости. Я не тратил бы на тебя свой порох, если бы не уважал твой род шахтерский… Это я, товарищ Пантелеев, говорю не столько для него, сколько для моей аудитории молодой, состоящей из одного лесогона, двух крепильщиков, одного проходчика и двух откатчиков. Величие советского человека ты должен понимать. А на советского человека смотрит весь рабочий мир. Смотрят дальние и близкие народы и дивятся его силе и отважной красоте. Что это за люди, из какого материала они скроены? Как они беспощадно-смело возвышают свой голос правды и светлого разума против лжи и насилия. Смотрят далекие и ближние народы и думают: да ведь это же наша ударная бригада! Будем у них учиться, будем их поддерживать, будем на них равняться. Так ведь?
Маленький, сухощавый — «шахтерская гвардия», так он называл себя — Приходько стоял посреди комнаты, прижимая к груди ленинский том, и какая же душевная красота была во всем его облике, когда он говорил о нашей родине.
И он находил все новые и новые доводы в доказательство этой своей мысли: по труду и жизнь. Герасим Иванович связывал вопрос о норме труда с общей нормой человеческого поведения.
— Я, товарищ пропагандист, этот же вопрос поставил перед главным инженером «Капитальной», Максимом Саввичем Афанасьевым. Он образованный инженер, дай, думаю, спрошу его. Сначала у нас шел разговор о шахте, потом я ему говорю: «Максим Саввич, будьте, говорю, добры, разъясните мне вопрос: «в чому суть життя?». Он посмотрел на меня и покрутил головой.
— Н-да, говорит, вопрос сложный, на него сразу не ответишь. Нужно, говорит, время, чтобы подумать. Вам это к спеху, Герасим Иванович, или можете подождать?
— Могу, говорю, подождать.
— Вас, говорит, интересует смысл жизни вообще или в частности?
— В частности, говорю…
И вдруг как заговорит он с сердцем:
— Смутили вы меня, Герасим Иванович. Отстал, говорит, я от жизни, Герасим Иванович. Нужно, говорит, подковаться. Вы, говорит, задали важный, существенный вопрос, на который не так легко дать ответ. Я — горный инженер. — И пошел, и пошел каяться: — Я, Герасим Иванович, весь ушел в личную жизнь — шахта, да шахта. Даю вам слово, что как только нарежем пятую лаву, так я обязательно побеседую на эту животрепещущую тему. В голове у меня, говорит, сейчас только она. Сплю и вижу ее, свою длинную лаву.
— Ну, вижу, замотался человек, сердечно простился я с ним и пришел к вам на консультацию.
Он бережно завернул ленинский том, спрятав его под куртку. Ему хотелось прочитать статью Ленина «Великий почин» своим молодым слушателям, которые присутствовали при его споре о смысле жизни.
Я спросил Герасима Ивановича, нужна ли ему моя помощь. Но он гордо ответил, что думает справиться сам.
Я пошел проводить Герасима Ивановича. Ночь была темная. Пахло тающим снегом и первыми запахами весны, которые пробивались сквозь мартовскую сырость.
Мы некоторое время стояли на крыльце, привыкая к темноте. Потом, взявшись за руки, пошли по дороге, которая вела на шахту «Девять».
— Тяжелая у нас с вами должность, — сказал Герасим Иванович: — Пропаганда и агитация! На все дай ответ. Доктрина Трумэна и суть життя.