С внешней стороны у Пятунина все будто обстояло благополучно. Его считали знающим горным инженером, или, вернее, хозяйственником; репутацию он имел хорошую. «Пятунин умеет давать добычу». Он давал добычу, мало заботясь о горно-подготовительных работах, мало внедряя механизацию.
Он очень любил вспоминать старые, двухлетней давности дела. Он тогда действительно многое сделал. Но воспоминания о прошлом без взгляда в будущее вещь опасная.
Я слышал, как он однажды в райкоме сказал своим нежным тенорком:
— Когда я приехал из Караганды на шахту…
И дальше, наверное, последовал бы его обычный рассказ о том, что он начинал восстановительные работы в тяжелых условиях — он любил говорить — с нуля. Но Приходько вдруг запел грубым голосом:
— Когда я на почте служил ямщиком…
— Старая песня, товарищ Пятунин, — вступил в разговор Егоров. — Вы бы что-нибудь поновее спели. Ну, например: «Когда я добился, что все мои лавы стали цикловаться»…
Пятунин обиделся. Он стал ссылаться на объективные причины, на то, что ему не хватает энергии, моторов, троса, рабочей силы и что если бы ему все это дали в достаточном количестве, то он, Пятунин, давал бы полтора, а может быть и два цикла в сутки.
— Если, если… — тихонько вздохнул Егоров. — Вся наша жизнь, товарищ Пятунин, выстлана этими вашими «если». И если бы все делалось само собой, если бы не нужно было думать, драться, добывать материалы, организовывать людей, налаживать порядок, тогда мы с вами никому не нужны были бы, тогда шахты сами бы собой цикловались.
Я отошел уже километра три, когда меня догнала машина Панченко. Илларион Федорович предупредительно открыл дверцу:
— Садись, пехота…
Он спросил, куда я направляюсь. Я ответил, что сначала мне надо на «Девятую» за Легостаевым, а оттуда к Пятунину.
— Ну, нам по дороге!
Я сел рядом с ним, мы поехали. Очень долго Панченко ничего не говорил. Вдруг он заворочался.
— Чудесно! — вдруг сказал он.
Я улыбнулся, услышав любимое слово Василия Степановича.
— Чудесно! — сердито повторил Панченко. — Я же ему предлагал: давайте, говорю, Василий Степанович, разработаем спокойно и хорошо весь комплекс мероприятий по использованию мощностей. Потом обсудим на активе, что и как… «Чудесно! — говорит. — Вы разработаете комплекс технических мероприятий, а мы завернем дело с соревнованием, поспорим, и дело на лад пойдет. Нельзя нам тихо жить».
— Колючий он человек, — продолжал жаловаться Панченко, — ваш командир полка. Это же его затея: послать Легостаева с лекцией на шахту к Пятунину. Поднять там людей. Взбудоражить их. Я же не против этого. Я лично не против самокритики. Упаси бог! Я всей душой…
Я посмотрел на его грузную фигуру, на его могучие плечи и засмеялся: он жаловался, как ребенок.
— Но скажу вам, как хозяйственник, нужно технически все обеспечить, а потом уже раздувать искру. Эх, завидую я вам, пропагандистам. Чистое у вас дело, благородное! Сеете разумное, доброе, вечное. А каково, нам, хозяйственникам? Только и знаешь, что суточные сводки добычи!
Долго он еще сетовал на свою судьбу… Мы подъехали к дому Андрея Легостаева. Жена Легостаева высунулась в окно и сказала с улыбкой:
— Вин вже поихав к сусидам и справу свою захватил с собою — куртку, штаны та лампу.
Вероятно, Егоров позвонил на шахту и дал задание о лекции еще до моего прибытия.
Когда мы приехали к Пятунину, беседа Легостаева с соседями была в полном разгаре.
Врубовые машинисты шахты жаловались ему на тяжелые условия работы: рештаки рвутся, где ж тут думать о цикле, о хорошей работе? Они полагали, что Легостаев, как свой брат-шахтер, хорошо поймет и поддержит их. Один из машинистов молча выложил на стол стершиеся зубки и с горечью сказал:
— Разве с такими зубками можно работать?
Пятунин заерзал. Разговор по душам, задуманный с той целью, чтобы Легостаев передал соседям свой опыт работы, вдруг примял острые формы. Пятунин думал, что все будет по-хорошему — люди соберутся, поговорят о соревновании, потом перекусят, скажут друг другу приятные слова, подпишут договор и на том разойдутся. Но дело принимало другой оборот.
Пятунин хотел было погасить эти страсти. Он встал и позвал делегацию «Девятой» — Легостаева, Страшко и Мещерякова, к столу, где лежал договор и даже предусмотрительно припасенная закуска. Он ждал от меня поддержки: вот товарищ пропагандист прочтет нам лекцию о смысле и значении социалистического соревнования. Но я отказался: главный лектор здесь сегодня товарищ Легостаев.
Пятунин думал, что он найдет поддержку у Иллариона Федоровича. Ему очень хотелось на этом прервать спор о работе врубовой машины и перейти к более приятной части вечера — подписанию договора.