Легостаев встал. — Так, — тихо сказал он.
Егоров вплотную подошел к Легостаеву и, глядя ему в глаза, спросил:
— Какие же ваши личные планы, Легостаев?
— Хорошо работать, — сказал Легостаев.
— Чудесно! — воскликнул Егоров. — Но этого мало. Еще что вы думаете сделать?
Легостаев задумался. Он как бы спрашивал себя, чего же он еще хочет.
— Берусь обучить своего молодого помощника, — сказал он и посмотрел на Егорова, как бы желая спросить его: «Этого достаточно?»
Но Егоров решительно сказал:
— Маловато, товарищ Легостаев. — Он словно подталкивал тяжелого, неуклюжего врубмашиниста, пробуждая в нем какие-то новые желания.
— Берите шире, — сказал Егоров. — Вы, товарищ Легостаев, зажгли искорку, искорку социалистического соревнования. И мы сделаем все, чтобы помочь вам выйти на широкую дорогу, чтобы ваш опыт стал достоянием масс. Мы тут посоветовались и решили поставить ваш доклад на районном слете врубмашинистов. Как вы думаете?
— Какой же я докладчик, Василий Степанович? — широко улыбаясь, сказал Легостаев.
— О, мы знаем, что вы прекрасный докладчик. Вы только не смущайтесь, вы выступите на слете, расскажите народу о своем методе работы. Просто и деловито. Вы так должны сказать своим товарищам, чтобы они, глядя на вас, сказали себе: да чем же мы, чёрт возьми, хуже этого Андрея Легостаева? Я уверяю вас, если вы зажжете в них искорку соревнования, зароните в их души зерно творчества, то мы добьемся перелома в работе.
Я вспомнил то утро, когда Егоров с опухшей ногой лежал на кровати, обложенный газетами и книгами, когда он читал мне вслух тургеневский рассказ «Певцы» и искал решения, как лучше использовать мощности, как лучше перегруппировать партийные силы в забоях и лавах. И мне кажется, что мысли и думы, которые волновали его в то майское утро, нашли свое отражение на этом заседании бюро райкома, когда обсуждался вопрос о наилучшем использовании врубовых машин.
Он все время держал в центре внимания заседания главное и решающее — вопрос об использовании мощностей. И он не давал никому отклоняться в сторону от этого главного и решающего. Он как бы хотел дать понять людям, от которых зависела судьба района, что мы вступаем в новую полосу развития, что перед нами стоит главная проблема — освоить мощности. Предлагая выступить Легостаеву и другим товарищам, он подталкивал их разобраться: видят ли они, куда идет жизнь, кто растет и что растет, кто стареет и что стареет…
Герасим Иванович попросил слова. Он встал и пошел быстрыми шагами к столу, за которым сидели Егоров, Приходько, Панченко. Он шел быстро, бросая сердитые взгляды. И все заулыбались и оживились: что скажет Герасим Иванович.
— Ближе к жизни трудящегося человека, — сказал Герасим Иванович. Он посмотрел на товарищей, сидевших в президиуме, на Егорова, потом на Панченко, потом на Степана Герасимовича, своего сына. На молодом Приходько он несколько задержался. Ко второму секретарю райкома у него были свои повышенные требования. — Ближе к жизни трудящегося, — повторил он.
— То правда, Герасим Иванович, — раздался голос Панченко.
Старый горный мастер ни минуты не сомневался в том, что чем ближе к жизни трудящихся, тем короче путь к победе. И он напомнил всем сидевшим на заседании бюро, что в борьбе за использование всех механизмов, всех мощностей нужно идти от человека, от души человека.
— Душа, — сказал он, — это великий фактор. — И. оставаясь верным себе, заговорил стихами:
Наконец пришлось выступить и Пятунину. Он думал, что ему удастся ограничиться декларацией. В своем обычном тоне он стал заверять районный комитет партии, что в самое ближайшее время шахта добьется перелома в работе и что он, Пятунин, обещает районному комитету партии и всеми уважаемому первому секретарю райкома партии…