– Вам было просто жаль его. Почему вы не хотите признать это? На мой взгляд, такая причина вполне убедительна.
– Да. Да, вероятно, мне было его жаль. В первый раз, когда он пришел, я пожалел его.– Брэдфилд теперь улыбался, но только собственной глупости.
– Он выполнял свою работу хорошо?
– Он действовал необычными методами, но довольно эффективно. Предпочитал телефон написанному слову; впрочем, это объяснимо: он никогда не учился составлять официальные бумаги. К тому же английский не был его родным языком.– Он пожал плечами и повторил: – Словом, я взял его еще на год.
– Который истек в декабре. Совсем как лицензия. Лицензия на право работать, быть одним из нас,– Он продолжал внимательно наблюдать за Брэдфилдом.– На право шпионить. И вы снова возобновили ее?
– Да.
– Почему?
Опять секундное колебание, быть может, попытка что-то скрыть.
– На этот раз вам ведь не было его жаль? Не так ли?
– Мои чувства не имеют отношения к делу.– Брэдфилд резко положил перо.– Причины, по которым я оста вил его, носили совершенно объективный характер.
– А я ничего не сказал, но вы могли бы ведь и пожалеть его при этом.
– У нас не хватало людей и было очень много работы. После приезда инспекторов из Лондона аппарат советников сократили на двух человек, несмотря на мое реши тельное сопротивление. Наполовину урезали ассигнования. Не только Европа пришла в движение. Стабильности не было нигде. Родезия, Гонконг, Кипр… Английские войска метались из края в край, пытаясь потушить лесной пожар. Мы оказались и не в Европе, и не вне ее. Поговаривали о федерации северных стран. Один бог знает, какой дурак породил эту идею! – презрительно заметил Брэдфилд.– Мы стали прощупывать почву в Варшаве, Копенгагене и Москве. Мы вступали в заговоры против французов и на другой день затевали козни вместе с ними. В разгар всего этого мы все же ухитрились отправить на слом три чет верти нашего военного флота и девять десятых вооружения. Это было самое страшное, самое унизительное для нас время. В довершение всего как раз в этот момент Карфельд возглавил движение.
– И тогда Гартинг снова разыграл у вас ту же сцену?
– Нет, не ту же.
– Какую же? Наступило молчание.
– Он был более целеустремлен, более настойчив. Я все это почувствовал, но никак не реагировал. И я виню себя. Я ощутил какой-то новый оттенок в его поведении, но не стал разбираться, в чем дело. В то время,– продолжал он,– я отнес это за счет общей атмосферы напряженности, в какой мы все жили. Теперь я понимаю, что тогда он пошел ва-банк.
– И что же?
– Он начал с того, что, мол, работал ниже своих возможностей. Год прошел неплохо, но он знает, что может сделать больше. Мы переживаем трудные дни, и он хотел бы чувствовать, что по-настоящему участвует в общем деле стабилизации обстановки, Я спросил его, что он имеет в виду: мне казалось, что он и так забрал в свои руки все доступные ему функции. Гартинг ответил, что ведь уже декабрь, впервые, хоть и туманно, намекнув на свой договор, и что его, естественно, беспокоит дальнейшая судьба досье «Сведения об отдельных лицах». – Сведения о чем?
– Биографические сведения о деятелях, играющих важную роль в жизни Германии. Наш собственный секретный справочник «Кто есть кто». Мы обновляем его каждый год. В этом участвуют все – каждый сообщает сведения о тех немецких деятелях, с которыми сталкивался. Те, кто занимается вопросами торговли, пишут о своих контактах среди коммерсантов, экономисты – об экономистах, атташе, отдел прессы и информации – все добавляют свои материалы. Большая часть этих сведений весьма нелестного характера, кое-что поступает из секретных источников.
– И аппарат советников все это обрабатывает?
– Да. И на этот раз тоже Гартинг рассчитал очень точно. Эта работа принадлежит к числу тех, что отвлекают моих сотрудников от их прямых обязанностей. К тому же прошли все сроки выпуска справочника. Де Лилл, который должен был этим заниматься, уехал в Берлин. Это дело висело у меня на шее.
– И вы поручили ему эту работу.
– Да, временно.
– Скажем, до следующего декабря?
– Скажем, так. Теперь легко объяснить, почему он добивался именно такого поручения. Составление этого справочника открывало ему доступ в любой отдел посольства. Справочник охватывает все отделы, все отрасли жизни Федеративной республики: промышленность, военные и административные круги. Получив подобное поручение, он мог приходить в любой отдел, не вызывая никаких вопросов, мог брать папки в любых канцеляриях – торговой миссии, экономической, военно-морской, военной. Все открыли ему двери.
– И вам никогда не приходило в голову, что надо послать его документы на проверку?
– Никогда,– ответил Брэдфилд с прежней ноткой самоукоризны.
– Что ж, со всяким случается,– сказал Тернер негромко.– Значит, таким путем он получил доступ к нужным ему материалам?
– Это еще не все.
– Не все? Разве этого не предостаточно?
– У нас здесь есть не только архивы, существует еще система уничтожения устаревших дел. Такой порядок заведен очень давно. Цель его – освободить место в архиве для новых дел и избавиться от старых, которые больше не нужны. По виду работа эта чисто канцелярская, и во многих отношениях так оно и есть, и все же она очень важна. Существует определенный предел количества бумаг, которые архив в состоянии обработать, предел количества папок, которые он может вместить. Это похоже на проблему уличного движения: мы пишем больше бумаг, чем можем переварить. Естественно, что эта работа тоже принадлежала к числу тех, за какие мы хватались, лишь когда позволяло время. Еще одно из проклятий аппарата советников. Потом мы о ней забывали до тех пор, пока из министерства не запрашивали последних данных на этот счет.– Он пожал плечами.– Я уже сказал: нельзя до бесконечности составлять больше бумаг, чем мы уничтожаем, даже в помещении таких размеров. Архив трещит по всем швам.