– Я не скажу,– пообещал Гонт.
– Меня здесь нет. Я не существую. Я не появлялся в посольстве сегодня вечером. Вы меня поняли?
– Вам бы надо сходить к врачу,– сказал Гонт.
– Пошел к чертовой матери.
Он пододвинул стул, сбросил на пол подушку и присел к письменному столу. Подперев голову рукой, он ждал, когда комната перестанет качаться у него перед глазами. Он был один. Он был один, как Гартинг, в комнате, наполненной крадеными вещами, и жил он сейчас, как Гартинг,– жил во времени, взятом взаймы, и, как Гартинг, охотился за сокрытой истиной. Возле окна был водопроводный кран, и, набрав воды в электрический чайник, он включил его и прислушивался, пока чайник не зашумит. Возвращаясь к столу, он споткнулся о лежавшую на полу зеленую сумку. Она была величиной с небольшой портфель, но более твердая, прямоугольной формы, из очень плотной синтетической кожи, из какой делают коробки для игральных карт и кобуры; углы были окованы тонкой сталью; возле ручки – инициалы королевы; замок был сломан, и сумка пуста. «Разве все мы не делаем то же самое – ищем там, где нечего искать?»
Он был один на один с этими папками и с запахом сырости, прогретой теплом электрического камина, со слабым, безжизненным дуновением пластмассового вентилятора и глухой воркотней закипающего чайника. Он начал медленно переворачивать страницы. Некоторые из папок были очень старые – те, что лежали, снятые с полок; записи – частично на английском языке, частично – на немецком, жестким готическим шрифтом, острым, как колючая проволока. Имена собственные возвышались над строчками, точно атлеты,– сначала фамилия, затем имя, под ними всего несколько строк, а внизу – торопливо проставленная подпись, санкционирующая окончательное решение чьей-то судьбы. Папки, лежавшие на тележке, были, наоборот, совсем новые, бумага гладкая, хорошего качества, в подписях под протоколами мелькали знакомые фамилии. И несколько скоросшивателей с регистрацией входящей и исходящей почты.
Он был один, он стоял в самом начале пройденного Гартингом пути – только его следы могли составить ему компанию да шорох воды в трубах за дверью, столь же унылый, как шарканье деревянных колодок по доскам эшафота. «Они тоже спят стоя, как лошади?» – вспомнился ему голос Хейзел Брэдфилд. Он был один. «И то, что он нашел там, внизу, тоже помогло ему вернуться к жизни».
Медоуз спал. Он бы ни за что на свете не признался в этом, и Корк из чувства сострадания ни за что на свете не позволил бы себе укорить его этим; к тому же, надо отдать Медоузу д олжное, глаза у него были открыты – он тоже как те лошади, о которых упомянула Хейзел Брэдфилд, вроде и спал и не спал. Он откинулся на спинку мягкого библиотечного кресла в позе человека, пользующегося заслуженным отдыхом, а в открытое окно уже врывался шум просыпающегося города.
– Я сдаю смену Биллу Сатклифу,– как бы между прочим, но намеренно громко сказал Корк.– Вам больше ничего не нужно? Мы вскипятили чайник, может, выпьете с нами чашечку?
– Все в порядке,– слегка заплетающимся языком пробормотал Медоуз, резко выпрямляясь в кресле.– Сейчас все будет сделано.
Корк, стоя у открытого окна и глядя вниз на площадку для автомобилей, промолчал, давая Медоузу собраться с мыслями.
– Мы вскипятили чайник, может быть, выпьете чашечку,– повторил он.– У Валери все готово.– Он держал в руке пачку телеграмм.– Такой ночки и не припомню с самого Бремена. Проговорили до рассвета. Слова, слова. К четырем часам утра они уже забыли всякую осторожность. Его превосходительство и министр беседовали пря мо по открытому каналу. С ума можно сойти! Этак они могут выболтать все: код, шифровки – всю чертову меха нику.
– Да они ее уже выболтали,– пробормотал Медоуз, не столько отвечая Корку, сколько разговаривая сам с собой, и тоже подошел к окну,– с помощью Лео.
Самый зловещий восход солнца не может быть полностью зловещим. Земля живет по своим законам, ее краски, звуки, запахи существуют сами по себе, они не могут подтверждать наши мрачные предчувствия. Даже охрана у ворот, удвоенная на ночь, имела какой-то несуровый, домашний вид. Длинные кожаные пальто полицейских мягко блестели в утренних лучах, и все выглядело как-то удивительно безобидно; полицейские размеренно, солидно вышагивали вдоль здания. Корк почувствовал прилив оптимизма.
– По моим расчетам, это должно совершиться сегодня,– заявил он.– К обеду я стану отцом. Что вы на то скажете, Артур?
– Они никогда не торопятся,– сказал Медоуз.– Особенно по первому разу.– И они принялись подсчитывать автомобили.
– Все как есть на местах,– заявил Корк.
– Вы слышите? – внезапно сказал Медоуз.– Замолчите и послушайте.
– Какого дья…
– Тише.
Из противоположного конца коридора доносился стойкий монотонный шум, похожий на гудение мотора взбирающейся в гору машины.
– Этого не может быть,– резко сказал Корк.– Ключи у Брэдфилда, и он…– Они услышали металлический стук захлопнувшейся раздвижной решетчатой двери и глухое шипение гидравлического тормоза.
– Да нет, это кровати! Вот и все. Привезли еще кровати. Они пустили лифт, чтобы поднять кровати. Брэдфилд разрешил отпереть.– И как бы в подтверждение этой теории послышались звонкие удары металла о металл и скрип пружин.
– Его превосходительство и министр говорили еще по поводу сегодняшней демонстрации. Канцлер сказал, что нам не о чем беспокоиться. Немецкое посольство в Лондоне дает сообщения во Дворец. «Встреча закончилась,– зевнув, добавил Корк,– в двадцать два часа двадцать минут обычным обменом любезностями. Для прессы будет составлено совместное коммюнике». А тем временем что творится у экономического советника! А торговый атташе подсчитывает потери от спекуляции, направленной против курса фунта. Или против английского золотого запаса. Или против чего-то еще. А может, мы на краю кризиса? И кому до этого дело?