– Из сорока с чем-то недостающих папок восемнадцать относятся к досье «Сведения об отдельных лицах» и содержат материалы самого деликатного свойства о высокопоставленных немецких политических деятелях. Внимательное их изучение даст, несомненно, точное представление о наших самых сокровенных источниках. Остальные папки с грифом «совершенно секретно» охватывают англо-германские соглашения по ряду вопросов и содержат секретные договоры и секретные дополнения к опубликованным договорам. Если он задался целью поставить нас в трудное положение, он не мог сделать лучшего выбора. Некоторые из папок содержат документы сорок восьмого и сорок девятого годов.
– А особая папка? «Беседы официальные и неофициальные*?
– Мы называем ее «Зеленая». Она подлежит специальному хранению.
– Сколько таких «зеленых» в посольстве?
– Только эта одна. Она была на месте в бронированной комнате архива в четверг утром. Заведующий архивом заметил, что ее нет, в четверг вечером, и подумал, что она в работе. В субботу утром он был уже очень обеспокоен. В воскресенье доложил об этом мне.
– Скажите,– заговорил наконец Тернер,– что с ним произошло за последний год? Что случилось между двумя декабрями? Помимо Карфельда.
– Ничего особенного.
– Почему же вдруг вы прониклись к нему такой антипатией?
– Вовсе нет,– ответил Брэдфилд презрительно.– Поскольку я никогда не испытывал к нему никаких чувств – ни положительных, ни отрицательных,– этот вопрос не уместен. Просто за предшествующий год я узнал, какими методами он действует, как обрабатывает людей, как подлаживается к ним, чтобы добиться своего. Я стал видеть его насквозь, вот и все.
Тернер посмотрел на него в упор.
– И что же вы увидели?
Тон Брэдфилда был теперь четким, исключающим иной смысл и не допускающим толкований, как математическая формула.
– Обман. Мне казалось, что вам это должно быть уже ясно.
Тернер встал.
– Я начну с его кабинета.
– Ключи у начальника охраны. Вас уже ждут. Спросите Макмаллена.
– Я хочу видеть его дом, друзей, соседей. Если понадобится, буду говорить с иностранцами, с которыми он встречался. Придется, может быть, наломать дров, но лишь настолько, насколько потребует дело. Если вас это не устраивает, сообщите послу. Кто здесь заведует архивом?
– Медоуз.
– Артур Медоуз?
– Он самый.
На этот раз заколебался Тернер – оттенок неуверенности, нечто похожее даже на робость прозвучало в его тоне, совсем ином, чем прежде:
– Медоуз был в Варшаве, верно?
– Да, был.
Теперь он спросил уже увереннее
– И список пропавших папок находится у Медоуза?
– И папок, и писем.
– Гартинг, разумеется, работал у него?
– Разумеется. Медоуз ждет вас.
– Сначала я осмотрю комнату Гартинга.– Это уже прозвучало как окончательное решение.
– Как хотите. Вы сказали еще, что собираетесь побывать в его доме…
– Ну и что же?
– Боюсь, что в настоящий момент это невозможно. Со вчерашнего дня он под охраной полиции.
– Это что – общее явление?
– Что именно?
– Полицейская охрана.
– Зибкрон на этом настаивает. Я не могу ссориться с ним сейчас,
– Это относится ко всем домам, арендуемым посольством?
– В основном к тем, где живут руководящие работники. Вероятно, они включили дом Гартинга из-за того, что он расположен далеко,
Не слышу уверенности в вашем голосе.
– Не вижу других причин.
– Как насчет посольств стран «железного занавеса»? Он что, околачивался там?
– Он иногда ходил к русским. Не могу сказать, как часто.
– Этот Прашко, его бывший друг, политический деятель. Вы сказали, он был когда-то попутчиком?
– Это было пятнадцать лет наз ад.
– А когда они перестали дружить?
– Сведения имеются в деле. Примерно лет пять на зад.
– Как раз тогда была драка в КЈльне. Может быть, он дрался с Прашко?
– Все на свете возможно.
– Еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Договор с ним. Если бы он истекал… скажем, в прошлый четверг?..
– Ну и что?
– Вы бы его продлили еще раз?
– У нас очень много работы. Да, я бы его продлил.
– Вам, наверно, недостает этого Гартинга?
Дверь открылась, и вошел де Лилл. Его тонкое лицо было печально и торжественно.
– Звонил Людвиг Зибкрон. Вы предупредили коммутатор, чтобы вас не соединяли, и я разговаривал с ним сам.
– И что же?
– По поводу этой библиотекарши Эйк, несчастной женщины, которую избили в Ганновере.
– Что с ней?
– К сожалению, она умерла час назад. Брэдфилд молча обдумывал это сообщение.
– Выясните, где состоятся похороны. Посол должен сделать какой-то жест: пожалуй, послать не цветы, а телеграмму родственникам. Ничего чрезмерного – просто выражение глубокого сочувствия. Поговорите в канцелярии посла – там знают, что нужно. И что-нибудь от Англо-германского общества. Этим лучше займитесь сами. Пошлите еще телеграмму Ассоциации библиотекарей – они запрашивали насчет нее. И пожалуйста, позвоните Хейзел и сообщите ей. Она специально просила, чтобы ее держали в курсе.
Он был спокоен и превосходно владел собой.
– Если вам что-нибудь потребуется,– добавил он, обращаясь к Тернеру,– скажите де Лиллу.
Тернер наблюдал за ним.
– Итак, мы ждем вас завтра вечером. Примерно с пяти до восьми. Немцы очень пунктуальны. У нас принято быть в сборе до того, как они придут. Если вы пойдете прямо в его кабинет, может быть, вы захватите эту подушечку? Не вижу смысла держать ее здесь.
Корк, склонившись над шифровальными машинами, стягивал ленты с валиков. Услышав какой-то стук, он резко повернулся. Его красные глаза альбиноса наткнулись на крупную фигуру в дверном проеме.
– Это моя сумка. Пусть лежит. Я приду попозже.
– Ладненько,– сказал Корк и подумал: легавый. Надо же! Мало того, что весь мир летит вверх тормашками. Джейнет может родить с минуты на минуту и эта бедняга в Ганновере сыграла в ящик, так еще к нему сажают в комнату легавого. Он был недоволен не только этим. Забастовка литейщиков быстро распространялась по Германии. Сообрази он это в пятницу, а не в субботу, «Шведская сталь» принесла бы ему за три дня чистой прибыли по три шиллинга на акцию. А пять процентов в день для Корка, безуспешно стремившегося пройти аттестацию, означали бы возможность приобрести виллу на Средиземном море. «Совершенно секретно,– прочитал он устало,– Брэдфилду. Расшифровать лично». Сколько это еще будет продолжаться? Капри… Крит… Специя… Эльба… «Подари мне остров,– запел он фальцетом, импровизируя эстрадную песенку,– мне одному». Корк мечтал еще, что когда-нибудь появятся пластинки с его записями: «Подари мне остров, мне одному, какой-нибудь остров, какой-нибудь остров, только не Бонн».
5. ДЖОН ГОНТ
Понедельник. Утро
Толпа в холле рассеялась.
Электрические часы над закрытым лифтом показывали десять тридцать: те, кто не решился пойти в столовую, собрались у стола дежурного. Охранник аппарата советников заварил чай: прихлебывая из чашек, служащие беседовали вполголоса. В этот момент они и услышали его приближающиеся шаги. Каблуки на его башмаках были подбиты железными подковками, и каждый шаг отдавался в стенах из искусственного мрамора, точно эхо выстрелов в горной долине. Фельдъегери, обладающие свойственной солдатам способностью сразу распознавать начальство, осторожно поставили чашки и застегнули пуговицы на форменных куртках.
– Макмаллен?
Он стоял на нижней ступеньке, тяжело опираясь одной рукой на перила, сжимая в другой вышитую подушечку. По обе стороны от него коридоры с колоннами из хромированной стали и опущенными ввиду чрезвычайного положения решетками, уходили в темноту, точно в какие-то гетто, отделенные от городского великолепия. Тишина вдруг наполнилась значением, и все предшествующее показалось глупым и ненужным.
– Макмаллен сменился с дежурства, сэр.
– А вы кто?
– Гонт, сэр. Я остался за него.
– Моя фамилия Тернер, Я проверяю здесь соблюдение правил безопасности. Мне нужно посмотреть двадцать первую комнату.
Гонт был невысокий, богобоязненный валлиец, унаследовавший от отца долгую память о годах депрессии. Он приехал в Бонн из Кардиффа, где водил полицейские машины. В правой руке у него болталась связка ключей, походка его была твердой и несколько торжественной. Когда Гонт вошел впереди Тернера в черное устье коридора, он был похож на шахтера, направляющегося в забой.