— Это правда.
Первым Могрул чувствует на лысом затылке острый взгляд Согорима, остальные же реагируют по-разному: Вигнак складывает руки на груди и с интересом ждёт продолжения; Батур хмурится и всё ещё хранит молчание. Лишь пылкие воины рычат и переглядываются, явно не понимая, что происходит.
Могрул рассказывает без утайки обо всём, что выведал и видел собственными глазами, потому что одному справиться снова не выйдет — слишком много на этот раз принесено жертв, да и не в праве он скрывать что-то от тех, кто может помочь и не рубить с плеча, как Лограм. Но видит Юртрус, на месте каждого присутствующего орка Могрул сам бы вскипел от ярости и пожелал покончить с преступником собственными руками. Произнесённое имя на миг оглушает, и пещеру заполняет тишина; Батур обеими руками глушит вскрик, но слёзы уже стекают по её щекам. Могрул не находит в себе сил смотреть на это — на разочарование и боль, которые познал в тот миг сам.
— Милостивая Мать Пещер, сохрани её душу, — шепчет Батур, но Гахт придерживается иного мнения:
— Твоя ученица ворует твою отраву, — на причастности Могрула он делает особый акцент, и, скрестив руки, тот встречает прожигающий взгляд, — а нам скажешь, что всё это, — он обводит взглядом храм Юртруса, где доживают последние часы их братья, и кривится, — случайность? Груумш всё видит, жрец, он не…
— И всё же проглядел, — спокойно констатирует Вигнак и берёт слово, пока Гахт задыхается собственным возмущением. Довольно редко Могрул чувствует к упёртому магу уважение — уж чего, а концентрации ему точно не занимать. — Важнее разобраться, кто хочет нашей смерти. Шелур была способной ученицей, но теоретиком — кто-то ей определённо помогает.
Громкий всхлип вырывается из горла Батур; не в силах больше сдерживаться, она открывает рот, пытаясь что-то сказать, но срывается на рыдания. Инстинкт велит Могрулу утешить её, защитить, но он тут же каменеет, когда слышит:
— Это была я! Простите, — Яйсог и Гахт, стоящие рядом, отстраняются с неподдельным ужасом на лицах, словно Батур только что на их глазах покрылась струпьями. — Простите, я её впустила и не знала… Не знала! Она попросила — как я могла отказать?
Могрул не хочет слышать, но слушает о том, как Батур ждала повода, чтобы отвлечь его. Шелур с ним встретиться побоялась, поэтому воспользовалась добротой почти что матери, вызвав в душе ложную надежду на возвращение, а затем скрылась с ядом. Конечно, Батур до сих пор не знает, что произошло в тот день, когда они нашли Шукула — тогда бы… А что бы она сделала? Тоже какое-нибудь безумство — из-за любви.
— Я считал тебя мудрой женщиной, но ты не захотела разглядеть в ней гниль, не так ли?
На этот раз спокойный и участливый голос Вигнака приводит Могрула в бешенство, и в то же время он не может с ним не согласиться. Орки не говорят о любви как эльфы и люди, потому что она делает их слабыми, уязвимыми — это болезнь, что разъедает податливое сердце и залепляет глаза иллюзиями. Даже лживые создания Нижних Планов не способны так заморочить голову и сломать волю, как может привязанность. Могрул и сам уже давным-давно заражён, позорно и безнадёжно, но самое страшное в том, что он не желает лечиться.
Тем временем Вигнак продолжает изображать из себя хозяина — он пережил уже четырёх вождей и не желает терять место у трона:
— Ты же понимаешь, что я не могу закрыть глаза на предательство? — Батур покорно кивает, смиренно, и сердце Могрула соскальзывает в пропасть грудной клетки.
— Это же смертный приговор! — восклицает он. — Ты знаешь, что её доверием воспользовались, и всё равно готов извести последнюю старшую жрицу? Ты всех нас погубишь, идиот! Сейчас не время…
— Ох, Могрул, — вздыхает Вигнак, и рот его кривится в усмешке, — сейчас самое время. Наш народ напуган, он требует ответов, но ты прав. Однако я не могу позволить убийце разгуливать свободно — кандалы будут лучшим решением, пока мы не доберёмся до Гор Мечей. Потом вождь Лограм восстановит справедливость.
На лицах старейшин Могрул видит один и тот же приговор — весь их самонаречённый клан поставил племя под удар, и, точно прогнивший зуб, его следует вырвать. Самое страшное, что Батур винит себя и согласна отдаться на волю вождя, которому не терпится кровь пролить по любому поводу. Могрулу тоже жить недолго при таком раскладе; пока он нужен, но один большой промах уже ставит под сомнение надобность в услугах жреца Юртруса. Как назло, и божество его хранит молчание, не являя присутствие богобоязливым оркам.
Пока он размышляет о будущем, старейшины снова возвращаются к Шелур:
— Она переметнулась на сторону людей — это как пить дать, — грохочет Гахт. — Мы портим кровь друг другу долгие века, но сейчас они готовы нас извести, как крыс, ради своих торговых путей. Я согласен с Вигнаком и вождём Лограмом: нужно ударить по ним сейчас, пока есть силы и время!..
Остаток собрания Могрул проводит как в тумане, его тошнит, и шрам на сердце скребёт, словно иглой, чувство тревоги. Старейшины обсуждают будущую стоянку в Горах Мечей и находят пещеры с неплохим потенциалом, планируют будущие налёты и маршруты для снабженцев. Батур уже не плачет, и в глазах её он видит мольбу о прощении: «Ты веришь мне? Это же была наша девочка!» Их судьба теперь в руках богов, но Могрул слишком упёрт, когда дело касается чего-то личного: он хватает Батур за запястье, мешая уйти вместе с остальными, и Юртрус свидетель, после недвусмысленных угроз он выпустит её только если его самого убьют.
— Ты сам сказал, что храму нужны наставления старшей жрицы, — говорит она тихо. — Я не могу бросить свой народ сейчас. Не волнуйся, даже цепям не сломить мою веру.
Её рука поднимается и на миг нерешительно застывает у его лица, затем нежно, будто боясь спугнуть, Батур проводит шершавыми кончиками пальцев по коже на щеке. Касание кажется и холодным, и огненным одновременно; Могрул дёргается, рот приоткрывается, однако ничего членораздельного он выдавить не может.
— Я должен… многое рассказать.
— О, не сомневаюсь, — на её заплаканном лице появляется тень улыбки, но лучше бы злилась — слишком часто он доводит её до слёз.
Вигнак без церемоний перехватывает Батур за плечо и уводит из храма, а Могрул остаётся стоять, как идиот, глядя вслед. Ноги будто прирастают к земле. Напоследок он чувствует на плече руку Яйсога, ловит его ухмылку и вспоминает наконец, что ещё далеко не всё потеряно. Да, они заперты в рамках своего долга, но кто мешает трактовать его чуточку… шире? Шукул определённо сейчас рассмеялся бы.
Требуется несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание. Когда привычное спокойствие наполняет храм, Могрул, как обычно, направляется к мастерской, чтобы надеть белые ритуальные перчатки. Судя по шарканью за спиной, Согорим заинтересован его подозрительно собранным поведением.
— Тебе не нужно собираться в путь? — на всякий случай уточняет он.
— Всё, что нужно, на мне и в походной сумке. Осталось завершить работу.
Даже ему самому тон кажется безжизненным. Пока Могрул точит нож, мысли в это время сами собой перетекают к Шелур; затем он берёт глиняную посудину, вилку с двумя тонкими зубьями и направляется к разросшейся колонии плесени, выбирая самую жирную и выпирающую часть, готовую будто вот-вот оторваться от стены и уползти. Конечно, всё это выдумка, но Могрул всё равно осторожничает, как обычно.
Подсунув острие ножа под корень, царапая камень, он резко давит на ручку, пока плесень не шлёпается на подставленную миску. При беглом осмотре Могрул замечает тоненькие ростки, что свидетельствует о созревании — вот-вот споры брызнут в воздух. Сложно сказать, дышит ли он ими всю жизнь, или же плесень пребывает в некой спячке — недокормленной, вечно юной, пока не наступает момент для распространения. Оба варианта холодят кровь и напоминают, сколь много Могрул не замечает.