Катриона молчит — так же думает и она, что неудивительно. С их племенем орки тоже не собирались разговаривать, в их традиции не входят переговоры даже с соседними кланами: если ты не присоединяешься, ты сражаешься. Да и к чему разговоры, если можно прийти и взять то, что хочется?
— Нужно похоронить убитых, — Могрул чувствует себя уверенней, когда занимается своим делом — тут и Согорим ничего поперёк не скажет, да и люди тоже. Вновь вспыхнувшее напряжение постепенно отходит. Каталмач их странным образом мирит и задаёт цель, даже будучи далеко впереди.
— Я знаю, но мы и так потеряли много времени, — Согорим переглядывается с Катрионой, и та вздыхает.
— Мои люди позаботятся об этом. И о вашем… соратнике тоже. Даю слово.
Она отходит к людям, чтобы переговорить. Двое вызываются пойти с ней за Каталмачом, но остальным дорога явно не по силам — их оставляют в лагере.
— Ты спятила, Катриона, — Могрул слышит их приглушённые возгласы и, конечно, не удивляется: его Вскормленные того же мнения. — Тебя эти твари убьют!
— Если и так, то хоть кто-то из наших останется. Похороните мёртвых — всех! — и идите к Каллуму за помощью.
Могрулу это не нравится: им дали фору, но люди севера всё равно будут идти почти по следу. Однако выбора у них тоже нет. Некого и отправить обратно в пещеры, чтобы убедить племя уйти — упёртость орков и приказ Лограма всё равно не сдвинут их с места, а значит, нет выбора — только преуспеть.
Катриона быстро собирается в путь, возвращает оружие и свой кинжал, окроплённый собственной и орочьей кровью; двое ополченцев не отходят от неё ни на шаг, даже когда выходят на узкий спуск.
— Сам требовал посмотреться в отражение, — ворчит Согорим, когда они поднимают тему мирного сосуществования в будущем уже на пути к месту, куда ушёл Каталмач. Впереди идут Вскормленные, готовые принять удар; Катриона и двое людей, тоже обученные им, замыкают их разношёрстный отряд. — Мы же орки — с нами не о чем разговаривать.
— Неправда, — после битвы и исцеления Катриона высказывается всё так же бесстрашно, но теперь ещё и с нескрываемым интересом, что несколько беспокоит Могрула. Если их встретят с людьми, то ничем хорошим для репутации это не кончится, однако Согорим обещает взять все риски на себя. К счастью, сама Катриона не горит желанием лезть в логово в одиночку. — Вы так и не сказали, откуда взялись… эти.
Она смотрит на Вскормленых со смесью страха и омерзения, однако они не удостаивают человеческую женщину и взглядом, а Могрул, как их создатель, тем более. Мало ли, к кому в плен в следующий раз попадут эти люди.
— Они болеют, — отвечает он коротко, но ёмко. Больше вопросов не было.
С каждым шагом мрачное молчание тянет какое-то тревожное, гнетущее ощущение опасности, и если Катриона с Согоримом могут лишь интуитивно почуять неладное, то Могрул уже на подходе к логову Лограма чувствует характерные отголоски мерзкой магии. Следы пролитой крови видны повсюду, но где-то они разъедают почву, как язвы кожу. Орки не сильно церемонятся с противниками, но не оставляют столько грязи — Могрул постоянно напоминает об очагах болезней, пугает Гниющим богом и добивается хоть какой-то чистоты, приемлемой для замкнутого сообщества.
В пещере Лограма царят вонь и разложение, а там, где селится тяжёлый дух, потенциально есть риск заболеваний. Все самые худшие опасения, конечно же, не оправдываются — всё намного хуже. Могрул даже не верит собственным глазам. Несколько трупов на входе свежие, кровь ещё не свернулась — значит, Каталмач прошёл недавно, — но остальные лежат вповалку в одном зале, как тушки кроликов перед заготовкой.
— Что за чудовище могло такое сотворить? — выдыхает Катриона. Она не торопится приближаться, но Согорим, уже привыкший к трупам в храме, вместе с Могрулом спешит обмотать нижнюю половину лица тканью и подходит к трупам.
Среди орков попадаются и люди, многие очень молоды, почти что дети — и каждый одет в светлую мантию. Один из них лежит в коридоре, и Могрул вспоминает тело Шукула, его руку, вытянувшуюся вперёд, к дому. Орков не собираются хоронить — в ином случае сняли бы доспехи и одежду, — вряд ли даже их кланы в курсе, что случилось с родными — они все живут в каменном мешке, в опасном неведении.
— Ублюдок! — ревёт Согорим, как взбешённый медведь, кружась вокруг горы тел. — Я убью Лограма!
— Успокойся! — Могрулу приходится схватить Согорима за рукав, чтобы тот послушал, однако он даже не поворачивает голову. — Ты ведь не знаешь, где он и с кем окопался. Возможно, он уже и не орк вовсе. Сам говорил, что план нужен.
— Я пойду по следу Каталмача и убью Лограма, если тот не сможет.
— Нет, мы пойдём вместе, аккуратно и не рискуя, — гнёт своё Могрул, и тут Согорим срывается:
— Да что ты знаешь? Может, ты и вылез наконец из храма, но до сих пор боишься поднять голову. Ничего не изменилось! Мы с самого начала собирались убить его, не отнекивайся, а теперь, получив достаточно доводов в пользу этого решения, ты трясёшься, как сопливый юнец. Юртрус позволил мне жить именно ради этого момента, я уверен, так что не мешай исполнять его волю, жрец. Твоё участие окончено, возвращайся к племени и Батур, где ты нужен, предупреди о том, что увидел.
Пока Могрул с мрачным видом молчит, изнутри будто наливаясь холодной сталью, Согорим говорит, что паладины — предсказуемые воины, так что Каталмач попадёт в самую гущу и отвлечёт на себя основное внимание. Даже Катрионе после недовольного возгласа нечего сказать против. Удивительным образом эти двое быстро находят общий язык, хотя и идут на смерть с разными целями.
Без толку Согорим зазывает Вскормленных за собой, точно непослушных волкодавов, затем, ругнувшись напоследок, скрывается в темноте пещеры.
— Идиот, — булькает за спиной Вскормленный.
— А он мне даже нравился, — соглашается другой. — Получился бы достойный вождь.
— Мы с тобой, жрец, но разве мы не должны разнести предателей?
— Глупо лезть в ловушку, когда нас ждут, — откликается Могрул, когда мышцы собственного тела вновь возвращаются под контроль. — Мы обязательно придём, но другим путём.
В нос ударяет смрад иного рода — гниющей изнутри ауры. Могрул уже знает, кто приближается, но всё равно ждёт, когда она заговорит — или ударит — первой.
— Ты совершенно прав, — на чужой, но такой родной голос он оборачивается одновременно со Вскормленными и замечает Шелур у дальней стены, где виден только глухой тупик. Как она проскочила незамеченной разведчиками — ведомо лишь одному Шаргаасу, скрытному подземному богу. В темноте не видно ни лица, ни частички открытой кожи, но Могрул по ауре понимает, что дело дрянь, и сердце его делает подозрительно болезненный кульбит. — Прошу за мной, учитель. Здесь… не убрано.
Равнодушие в её тоне злит куда больше неприкрытой враждебности, которой она встретила Могрула в прошлый раз. Он не понимает свою ученицу, как и всегда, но идёт следом, надеясь, что Батур окажется куда мудрее и прозорливее.
— Жрец! — рычат Вскормленные, не двигаясь, но он жестом просит подождать на месте, не сомневаясь, что они в нужный момент поступят правильно и смешают эту богомерзкую мастерскую с песком, если он не вернётся. Всё как он сказал Яйсогу: «Если и не спасёт, то точно оставит ощутимый след на земле».
В тупике иллюзия скрывает дверь, а за ней ещё одну мастерскую — узкую, уходящую вдаль, но освещаемую промасленными факелами. Порядок кажется смутно знакомым, будто Могрул наконец-то вернулся домой, однако чужая рука чувствуется в мелочах: в том, как расставлены снадобья, инструменты, книги и колбы. Кажется, что он попал в храм Лутик, однако не видно ни одного раненого или больного. Только мертвецы лежат за стеной, но, к счастью, сюда не проникает их запах.
Шелур останавливается у стола, скрытого плотной серой тканью почти до пола, и срывает с головы капюшон. Теперь Могрул может разглядеть свою ученицу получше, однако от той скромной, улыбчивой девочки, которая жива в памяти, мало что осталось. Шелур с трудом дышит, струпья покрывают едва живое, измождённое тело, но она сильная — куда крепче любого человека или эльфа — и вопреки всему держится. Изменения с прошлой встречи настолько разительные, что Могрул не сразу замечает шевеление на столе, под серой тканью.