Однако благополучие чужих душ для жрицы Лутик куда важнее собственного. Порой он забывает, какая добродетель у их народа скрывается за воинской бравадой и непроходимой тупостью — как алмаз в комьях грязи. Орчанка сверлит Могрула взглядом хищницы, и слёзы уже не кажутся признаком слабости. По правде, он восхищён её внезапной дерзостью: многие даже смотреть боятся в сторону жреца Гниющего бога.
— Они рождены пленницей, — говорит она. — Никакой клан девочку не примет ещё лет десять, пока она себя не покажет.
Да, как бы ни плевались орки в сторону людей и эльфов, всё же они необычайно падки на человеческих женщин. Насилие над пленниками — обычное явление, оно помогает высвободить оставшуюся после боя ярость, которая уже не перекинется на членов племени. С последствиями они легко мирятся и принимают полуорков к себе — рождаются ли те в неволе или же их подкидывают матери, — лишь бы соблюдалось главное правило о полезности. Свою кровь орки ценят дорого, пусть и не всегда признают родство; доверие и шанс проявить себя для них — не пустой звук. Правда, попыток не так уж много, но это куда лучше их полного отсутствия. Со столь жёстким отбором, бесконечными войнами и короткой продолжительностью жизни глупо разбрасываться детьми.
— Так возьмите её к себе, раз вы такие сердобольные, потом выдайте замуж и успокойтесь.
— Но они — близнецы! — делает последнюю попытку молодая жрица, сжав руки в кулаки и вытянув их вдоль тела, сотрясаясь от бессилия. — Их невозможно разлучить!
Могрул фыркает и до сих пор не видит веской причины, почему должен взять к себе лишний рот. Решение принять одного ученика и без того даётся ему с величайшим трудом, но так традиции требуют, а не самолюбие или личная прихоть. Он повторяет своё требование, и жрица судорожно выдыхает, признавая поражение.
— Мы её заберём, — когда он уже думает, что разговор окончен, внезапно её губы растягиваются в злорадной улыбке, отчего клыки зловеще выступают наружу. — Даже интересно, что из этого получится.
Он моргает, молчаливо взирая на восхитительное преображение. Нет, перед ним сейчас предстала не сердобольная хранительница пещер, а кровь от крови Великая Мать — дерзкая и воинственная, как волчица. Как бы она ни артачилась, ни скалилась, неповиновение может сильно ударить по репутации в чертогах её храма, где дисциплина и кротость перед мужчиной значат куда больше, чем целительское мастерство.
Могрул и сам до конца не понимает, чем обусловлено его решение, но, нервно облизнув покрытые трещинами губы, он спрашивает прежде, чем успевает хорошенько всё обдумать:
— Как тебя зовут?
— Батур, — бросает она, точно вызов на поединок, и Могрул невольно ухмыляется.
— Батур, — повторяет он эхом, — если девчонка останется — пусть и на время, — уточняет он, назидательно подняв указательный палец, — мне потребуется помощь в храме: я не могу работать, учить и приглядывать за этим… выводком.
Её густые брови медленно ползут вверх, но подоспевшая на помощь старшая жрица с энтузиазмом принимает это предложение за неё, желая то ли проучить Батур, то ли действительно помочь Могрулу. С этого момента молодая жрица становится негласным посредником между ним и остальным племенем.
========== Часть 2 ==========
Уже к следующему рассвету весть о болезни Согорима проносится через бесконечные лабиринты пещер, пока со скоростью лесного пожара не достигает даже удалённых уголков. Несмотря на недовольство Могрула воины клана собираются в храме и, обрядив еле стоящего на ногах вождя в броню, торжественно вручают ему копьё. Однако Согорим, как ни старается, не может даже толком принять боевую стойку. По его бледному осунувшимся лицу градом катится пот; оружие, что когда-то принесло не одну победу, предательски дрожит в ослабевших руках. Взгляд его мечется по лицам воинов, которые каменеют, вытягиваются с каждой неудачной попыткой наверстать упущенное. Наконец они не выдерживают, и по их рядам проносится ропот. Они злятся, но на кого именно обращён их гнев — на Согорима, Юртруса или жреца, который якобы плохо молился, — Могрул не знает. Наверное, всё сразу.
Он закатывает глаза и напоминает, что храм Гниющего бога — не место для тренировок или воссоединений клана, и просит всю делегацию выйти вон. Если Согорим достаточно окреп, чтобы держать оружие и перемещаться самостоятельно, то может идти, куда пожелает. Батур ещё на рассвете подлатала раны, как могла, но даже ей не нарастить срезанную отмершую плоть на месте воспалившихся укусов. На восстановление гибкости тканей нужно много времени — по сути, тело должно заново адаптироваться к неизбежной хромоте и по-новому перераспределить собственный вес. Однако Согорим решает бросить вызов недугу, а не подстроиться под него, что не приведёт к добру. Могрул фыркает себе под нос и не может решить, почему участь раненого вождя должна вообще его беспокоить.
Слабость для орков смердит не меньше запущенных ран, и реакция не заставляет себя ждать: несколько десятков воинов и опытных командиров одновременно бросают вызов Согориму на право вести племя, затем сражаются друг с другом, как только тот проигрывает первую же битву. В итоге ценой дюжины раненых и нескольких убитых новым вождём становится орк по имени Лограм. На этот раз жрицам Лутик предстоит бессонная ночь, остальное же племя устраивает гуляния по случаю славной резни.
Могрула не волнует, что происходит за стенами храма, пока дело не касается непосредственно его сферы влияния. Климат на Берегу Мечей капризный, не жарко и не холодно — идеально для распространения болезней. Пики эпидемий занимают его более всего, как и подготовка к ним. Многие годы Могрул регистрирует абсолютно все заболевания, вспыхивающие в племени, наравне с солнечными циклами. Колотые раны — рутина, но и их он осматривает тщательно, а случаи внезапных и необъяснимых смертей и вовсе пользуются исключительным интересом.
Кого-то приносят в храм, но чаще заболевшие орки приходят за помощью сами. Раны, какие были у вождя Согорима, они даже не замечают и надеются на легендарную расовую выносливость до последнего, несмотря на предупреждения Могрула. Орки прекрасно знают, что клинки могут быть отравлены или зачарованы на стихийный урон — и будто специально подставляются под удар, то ли бросая вызов, то ли прощупывая свой предел. Затем воины обязательно хвастаются шрамами и рассказывают связанные с ними истории, точно по книгам с картинками.
Однако свалиться без видимой причины, без оружия в руке и врага из плоти и крови — вот истинный орочий страх. В том нет славы, нет цели, нет пользы. Наверное, поэтому церковь Юртруса так сильно укоренилась здесь, на границе гиблых моровых болот и пустынных гор. Близость старых руин, где часто можно встретить отравленные ловушки и довольно мерзкие охранные заклинания, тоже играет злую шутку с жадными до трофеев орками, но для Могрула это самые лакомые экземпляры.
Он изучает каждый случай с вдохновением коллекционера: принюхивается к коже, ко всякой царапине, слушает дыхание — или же разбирает мёртвое тело на части, скрупулёзно сравнивая здоровые ткани с поражёнными, засовывает новые, многообещающие образцы в колбы с раствором, делает записи и наносит рисунки на грубую самодельную бумагу цвета камня.
День проходит в рутине; заболевших немного, а тех, кто ищет исцеления в храме Гниющего, и того меньше, поэтому каждому можно уделить повышенное внимание. Могрулу в радость отгораживаться от внешнего мира — касания смерти о нём рассказывают всё, что нужно, — поэтому присутствие постороннего в храме раскрывается не сразу.
— Чего тебе? — в два слова он старается объяснить, что не любит, когда стоят над душой, но Согорим будто и не слышит. Бывший вождь опирается на костыль — обмотанный тряпкой кусок деревяшки, — могучие плечи сгорблены, голова опущена. На осунувшемся лице гуляет нехорошая улыбка, обнажая крупные желтоватые клыки.
— А я думал, в храме рады всем, — он откровенно насмехается, как может только тот, кто всё уже потерял.