Согорим умолкает и задумчиво почёсывает когтями отросшую щетину, раздражающе комкая в пучки волосню — кажется, он намеревается отрастить бороду, будто та прибавит образу отщепенца недостающую деталь. Сам Могрул бреет голову начисто, чтобы волосы не лезли в глаза, не разрушали идеальную чистоту. Он бесится с каждого оброненного, как кинжал, слова, но раскрыть причину не может. Не зря же племя и сам Груумш Согорима в своё время выбрали вождём, вознесли на костяной трон. Язык у него, как говорится, подвешен — явно создан для того, чтобы с кланами торговаться да присоединять их к племени, не только оружием, но и угрозами держать мир под каменными сводами; Могрул в своём храме закостенел, отвык от общения с кем-то, кто хитрее прыгучей жабы, да и те у него часто разбегаются.
И всё-таки тяжело не уважать Согорима, который нынешнему вождю Лограму — полная противоположность, однако сплеча рубить, однозначно решать, чья правда ближе, нельзя: есть время для диалога, как и для остро заточенного топора. Сейчас, в веху волнений и жажды, как никогда требуется решительная, тяжёлая рука. Оркам слова — лишний груз, по поступкам они судят и силу уважают. Могрул признаёт, что иначе не выжить никак, но сам предпочитает диалог лишней бойне, поэтому с Согоримом волей-неволей общий язык находит.
Им бы с самого начала объединиться, прислушаться друг к другу — глядишь, и остановили бы вовремя трагедию. Однако нехорошее предчувствие не даёт покоя Могрулу: кто, кроме Согорима, постороннего в храме вообще видел? Не замешан ли он сам, не месть ли задумал за страдания? Он кажется разумным и мудрым, но в душе может быть гнилым, на радость Юртрусу — кто знает, не помешался ли искалеченный вождь на сходстве с богом Смерти?
Им остаётся всего один источник — чаша, как у него в храме, на возвышенности. Тропинка едва просматривается, но Согорим уверенно ведёт всё выше, кругами огибая скалу. Камнепады тут уносят жизней больше, чем дикие звери, поэтому идут они осторожно, прощупывая посохами каждый уступ. Если повезёт, потребуется снарядить целый караван для поддержки племени, пока источники поближе не обновятся, и Согорим самозабвенно делится с северным ветром планами, как лучше наладить поставки и охрану, как укрепить тропу и защитить головы от летящих камней — с такой высоты даже мелкий осколок может зашибить не хуже сюрикена.
Могрул его оптимизма не разделяет, хотя должен надеяться на лучшее: этот источник — последний. Кто бы ни отравил воду, не стал бы он дарить им надежду; не шалость это и не мстительный порыв, а точный расчёт, показательный, чтобы Могрул заметил. Возможно, сейчас он идёт прямо в ловушку — но кому сдался несчастный старик с изувеченным сердцем, который и так вот-вот Юртрусу душу отдаст?
Дыхание сбивается через несколько часов, и Согорим объявляет привал в ближайшей пещере, которая больше похожа на углубление в скале, но в качестве укрытия её вполне достаточно, да и костёр развести можно без опаски. Могрул валится на ближайший валун, забывая об опасностях, и тяжело дышит, хватаясь за грудь — уже много лет он не ходил так много, хотя и по молодости хорошей формой не отличался. Согориму одного взгляда на него хватает, чтобы понять: помощи не дождёшься. Бывший вождь в одиночку собирает сухие до белизны ветки, вырывает углубление для костра и закрывает его камнями вокруг. Ветер в горах изменчивый, быстро меняет своё направление, и кажется порой, что дует со всех сторон сразу.
Могрул кутается в походный серый плащ, зябко водит плечами и чувствует себя как никогда старым. Приходится признать, что без поддержки замёрз бы насмерть или сорвался с утёса, однако в искренность намерений Согорима верится в последнюю очередь. Тот сидит напротив, не выпуская из руки древко копья, и вид его кажется зловещим.
— Что не так? Говори уже, — проницательный к тому же, демонова его сущность, истинный сын Груумша, Того-Кто-Наблюдает. Могрул вздыхает и приоткрывает свои мысли, зная заранее, что те прорвутся в итоге бесконтрольно, точно через прорубленную плотину.
— Откуда мне знать, что в храм кто-то заходил перед эпидемией? Пока только ты шатался рядом, как на цепи, и странно себя вёл — Батур это может подтвердить. У тебя же в доказательство одно только слово.
Согорим одаривает его долгим взглядом, угрожающе, не мигая даже, и безжалостно рубит правду, которая уже давно висит перед носом:
— Отрава из твоих запасов, — они одновременно отводят взгляды в разные стороны; молчание висит достаточно долго, чтобы Могрул вообразил абсолютно все варианты развития откровенного разговора, включая убийство и сокрытие тела. Возможно, скромный шанс у него есть против покалеченного, но всё же воина, однако проклятое копьё и его сметает. Согорим тем не менее продолжает абсолютно ровным голосом, с примесью металла: — Ты мне жизнь спас — это бессмысленно. Я был там и мог остановить её, но решил не вмешиваться, понимаешь?
Значит, он давно подозревает и страдает от чувства вины ничуть не меньше, чем сам Могрул. Не сразу, но ледяная стена подозрительности между ними даёт трещину. Если подумать, то они оба могут лишиться жизней за недосмотр, за роковое стечение обстоятельств, последствия которого исправить возможно только собственными руками. Чудом будет, если никто подробностей не узнает, полуправды вполне достаточно.
Ночь подкрадывается незаметно, обрушивается короткими сумерками и тут же скрывает мир будто под плотным пологом. Ночи становятся длиннее, поэтому встать придётся с рассветом, как только дорога начнёт проглядываться — нет большей глупости для путника, чем доверчиво прогуливаться по горам в темень. Огромные дикие кошки, которые в темноте как раз отлично видят, не прочь полакомиться лёгкой добычей.
Спать решают по-очереди, приглядывая за костром и обстановкой. Согорим скептически цокает языком, вызывающе вздёргивает головой и спрашивает, умеет ли жрец пользоваться копьём.
— Нет, — честно отвечает Могрул, — мы больше по одноручному специализируемся. Ты зря усмехаешься: преимущество жреца отнюдь не в физической силе кроется, а в магии.
— Что-то ни разу не видел, чтобы ты колдовал, — тьма укрывает выражение лица Согорима, однако Могрул уверен, что сейчас он хмурится.
— Только глупец выставляет свои способности. Возьми тех же воинов: по оружию уже догадаешься, как те будут сражаться, если хоть что-то, конечно, в тактике понимаешь. С магами сложно, до первого заклинания не поймёшь, кто перед тобой стоит.
Близкая — а главное, нейтральная — тема заметно успокаивает Могрула, и, откинувшись на походном лежаке из сшитых шкур, он с охотой поддерживает разговор о магах и слушает истории Согорима о битвах с ними. Даже не верится, что такой опытный воин мог пасть жертвой заражения — теперь обиду чувствует даже Могрул. Так они незаметно возвращаются к той самой стычке с нежитью, и Согорим нехотя, судя по недовольному тону, делится воспоминаниями: как они попали в засаду по чистой глупости, позволив зажать себя в тесном пространстве, как чья-то костлявая рука схватила за щиколотку в пылу сражения, подтянула пустое тело, выбираясь из рыхлой земли, и как впивались зубы, отрывая плоть целыми кусками.
Когда он замолк, тишина, наверное, воцарилась на целую вечность. Подкинув веток в костёр и отдышавшись, Согорим продолжает уже куда более спокойно:
— Мой брат по битвам был уверен, что ноги не спасти, но жрица Лутик повелела обратиться к тебе. Думаю, ты понимаешь, о ком я сейчас говорю, — оба усмехаются, вспомнив что-то своё, затем Согорим заискивающе протягивает: — А вы с Батур?..
— Нет, — чересчур резко гаркает Могрул, что однако не станавливает Согорима. Задумчиво почесав когтями подбородок, он делится своим наибогатейшим опытом общения с женщинами:
— Она так смотрит, будто ждёт от тебя решительных действий, а ты, как баран, ничего не понимаешь.
— Понимаю поболее твоего, но мне хватает мозгов не портить ей жизнь.
— У неё нет детей?
Могрул обречённо вздыхает, чувствуя себя последней болотной тварью, хотя хотел всегда как лучше для Батур, а та настойчиво ждала, пока он сам её не оттолкнул. Что он должен сказать теперь? Что ему жаль? Конечно, ему жаль всегда — но далеко не того, о чём думает Согорим.