Снова предоставляю слово самому М. В. Подавильникову, который остался командовать арьергардным подразделением. В своем письме он пишет: «Нас стали преследовать немцы, которые двигались за нами на бронетранспортерах. Оторваться было невозможно, так как среди нас находилось много раненых. Я приказал занять оборону и без моего сигнала огня не открывать, потому что мы оказались уже почти без патронов. Но все равно мы дали бы фашистам последний бой…»
Сомневаться не приходится: дали бы. «Но вдруг, — это снова из письма М. В. Подавильникова, — со стороны Старо-Михайловки раздался какой-то странный по звуку залп, и над нашими головами пронесся огненный смерч… Это и спасло нам жизнь».
После огневого налета по скоплению живой силы и техники в Марьинке, произведенного реактивным дивизионом, над передним краем снова повисла тишина. Опять, как и накануне, на всем фронте обороны дивизии ни вечером, ни ночью противник не предпринимал никаких боевых действий, даже не вел разведку. Майор Зайцев прибыл со своими «катюшами» очень вовремя. 383-я дивизия организованно, по приказу командарма-18 отошла на указанный рубеж. И этот рубеж проходил по рабочим шахтерским окраинам города Сталино (Донецк). Отсюда мы уходили в бой, сюда вернулись. Вернулись, чтобы завтра, с рассветом, вступить в новую схватку с ненавистным врагом.
Огненные рубежи
К рассвету 19 октября передний край обороны 383-й стрелковой дивизии растянулся по окраинам Сталино — от Горняка до Авдотьино. На карте вырисовалась глубокая подкова, обнимавшая город с трех сторон: с северо-запада, запада и юго-запада. На левом фланге к шахтерам примыкали боевые порядки 30-го полка НКВД, прикрывавшего самую южную окраину, а за ними к юго-востоку уходил передний край обороны спешившейся 38-й кавалерийской дивизии генерала Кириченко. Правый фланг нашей дивизии по-прежнему оставался оголенным, и здесь таилась та из наибольших опасностей, которые существуют для войск, — опасность глубокого обхода наших боевых порядков наступающим противником. К одной роте, которую держал у себя в резерве командир 694-го стрелкового полка капитан Кипиани, надо бы добавить еще по крайней мере три, да артиллерийский дивизион, тогда можно было рассчитывать на успех контратаки в случае обхода нашего правого фланга. Но у нас не было и взвода…
Оборону занимали ночью под нудным осенним дождем, который начался еще с вечера. За пять дней упорных боев, за пять бессонных ночей, которые уходили на то, чтобы оторваться от противника и закрепиться на новом рубеже, люди были измотаны до предела. И вот теперь, уставшие и злые, они рыли ячейки и щели метрах в ста пятидесяти от шахтерских хат, в которых многие жили еще два месяца назад. Одноэтажные окраинные поселки с их бесконечными заборами огласились криками и плачем проснувшихся женщин и детей, истошным, с подвываниями, лаем собак.
Оставшиеся редко в каких семьях мужчины, в основном старики, брали заступы и шли в боевые порядки батальонов — помогать рыть окопы. За ними потянулись подростки, а потом и женщины.
Удивительные, бесценные люди! Через три-четыре часа здесь будет жестокий бой, им надо уходить, а они вот копают и копают эту трудную, но оттого еще более родную землю…
Мне уже была известна директива командующего Южным фронтом об отходе войск фронта на линию Красный Лиман, Артемовск, Горловка, Иловайск, Амвросиевка, Матвеев Курган, Таганрог. Из содержания этого документа вытекало, что Сталино мы сдадим. Приказ есть приказ. Разумом я понимал все. Но душа восставала против сдачи этого города, уже ставшего родным.
— …На что же настраивать бойцов, товарищ полковник? — спросил меня начальник политотдела батальонный комиссар С. Ф. Олейник. Он испытующе смотрел мне прямо в глаза, и горькие складки в уголках его рта пытались разойтись в невеселой улыбке. А улыбки не получалось. Хотя Семен Федорович и не знал содержания последней директивы командующего войсками фронта, но и он, видать, думал так же, как и я: коль дивизии суждено быть заслоном и коль в этом — ее воинский долг, то зачем отходить на какие-то другие рубежи? Шахтеры будут драться за родной город, а это удесятерит их силы и, значит, умножит потери противника.
— Сталино будем защищать до последнего, Семен Федорович, — твердо сказал я.
Вот теперь Олейник улыбнулся.
— Эх, и дадим же мы ему жару, Константин Иванович! — И тут же он вскинулся по-уставному: — Разрешите идти, товарищ полковник?..
Начподив, круто повернувшись, вышел. А через минуту он уже ставил задачу политотдельцам, которые, я знал, дожидались Семена Федоровича в палисаднике хаты, ставшей в эту ночь моим НП. Я не видел, кого из инструкторов привел с собой Олейник, не слышал, что говорил он им, но был совершенно уверен, что для мобилизации физических и духовных сил людей на победу в завтрашнем бою будет сделано все. Через инструкторов политотдела Семен Федорович сейчас поднимет весь партийный и комсомольский актив, поднимет всех коммунистов, и до каждого красноармейца и младшего командира будет донесено то решение, которого все ждали: «Сталино не сдавать!»