Перед тем как попрощаться и сесть в машину, Казаринов спросил, где находится штаб формирования дивизии ополчения.
— В райкоме партии, — ответил Парамонов. — Формированием занимается Чрезвычайная тройка: первый секретарь райкома, председатель райисполкома и райвоенком. Старший тройки — первый секретарь райкома.
Казаринов пожал Парамонову руку, сел в машину в захлопнул дверцу.
— Трогаем, Сашенька.
— Куда? — спросил шофер и резко повернул ключ зажигания.
— В райком!
Шофер лихо обогнул скверик перед окнами заводоуправления и вывел машину на широкую магистраль, по которой медленно двигалась военная колонка.
— Был на митинге, Саня? — спросил Дмитрий Александрович и только теперь посмотрел на шофера, лицо которого показалось академику усталым, посеревшим.
— Был.
— Ну и как?
— Мороз пробегал по коже.
— У вас на работе был митинг?
— Ночью будет. Сейчас вся наша братва на трассе.
— Пойдешь?
— Придется вам подыскивать другого шофера, Дмитрий Александрович. У меня уже повестка на завтра.
До самого райкома Казаринов и шофер не обмолвились ни словом. Лишь выходя из машины, Дмитрий Александрович попросил шофера не отлучаться — неизвестно, сколько он пробудет в райкоме: может, час, а может, минут десять.
Лифт не работал. По крутой каменной лестнице с этажа на этаж взад и вперед торопливо сновали люди. Среди них было много военных.
На четвертый этаж Казаринов поднялся не сразу — пришлось с минуту постоять на лестничной площадке между вторым и третьим этажами. Мучила одышка. Некоторые работники райкома и исполкома узнавали академика, на ходу вежливо здоровались и бежали дальше по своим делам.
В приемной первого секретаря райкома, несмотря на раскрытые окна и распахнутую на балкон дверь, было душно.
«Странно, почему все они стоят, когда по стенам столько свободных стульев? — подумал Дмитрий Александрович и окинул взглядом посетителей, ожидающих приема у секретаря. — Можно подумать, что они на перерыве бурного партийного собрания. Что-то вроде перекура. Никогда здесь такого не было».
Узнав академика, нередко бывавшего тут, когда на бюро райкома обсуждались дела завода, молоденькая секретарша прервала телефонный разговор и, перед кем-то извинившись, кивком головы и улыбкой ответила на приветствие Казаринова.
— Вы к Петру Даниловичу?
— К нему, Людмила Сергеевна.
— Я доложу.
Секретарша скрылась за дверями кабинета первого секретаря. Дмитрий Александрович еще раз окинул взглядом ожидающих приема и обратил внимание на то, что, даже разговаривая между собой, люди не сводили глаз с дверей секретарского кабинета.
«Вот она, война… Везде, во всем чувствуется… Все перекраивает по-своему, на свой лад… Изменяет весь ритм жизни. Сними сейчас эту приемную на кинопленку, покажи ее людям — и могут подумать, что это не приемная секретаря райкома, а нечто вроде парижской фондовой биржи», — подумал Казаринов и не заметил, как сзади к нему подошел известный комедийный киноактер Грибанов. Сжимая и тряся обе руки Казаринова, Грибанов скорчил такую скорбную гримасу, что Дмитрий Александрович с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Маленький, непомерно толстый и обливающийся потом, Грибанов походил: на человека, которого ни за что ни про что продержали полдня в парной, а потом, извинившись, выпустили.
— Дмитрий Александрович, разве я старик?!
— Полно вам, Анатолий Александрович. В ваши-то годы говорить о старости! Вы еще молодой человек.
— А не записали! Не записали ведь! Говорят, в твои сорок восемь лет на фронте нечего делать. А наш уважаемый парторг театра такое сморозил, что я едва сдержался. Чуть не съездил по его гамлетовской физиономии. А что?! И съездил бы, если б не схватили за руки рабочие сцены. — Большим цветастым платком Грибанов стирал с лица и с лысины пот. Расставив циркулем свои коротенькие ножки и выпятив живот, он высоко задрал голову и снизу вверх смотрел на академика такими умоляющими глазами, словно никто, кроме Казаринова, теперь уже не мог помочь ему.
Чем же обидел парторг? — участливо спросил Казаринов, косясь на дверь первого секретаря райкома.
— Заявил, что в окопах я, видите ли, могу только смешить людей. Вы чуете, что сказал, — я буду смешить людей!.. Солдатам нужно в атаку идти, а они, видите ли, до коликов в животе будут хохотать при виде одной только моей физиономии. Усекли, что влепил мне прямо в глаза?! — Грибанов время от времени оглядывался и, чтобы никто, кроме академика, не слышал, угрожающе шипел сквозь зубы: — Если бы в наш век не были отменены дуэли, я бы его, стервеца, вызвал к барьеру! И стреляться до смертоубийства: или он, или я!