Генерал некоторое время недоверчиво, с застывшей ухмылкой смотрел на разрисованного незнакомца, потом сердито кашлянул в кулак и, огорченный тем, что рухнула его единственная надежда найти спички, хмуро пробурчал:
— Поворот на сто восемьдесят! Держать курс на электростанцию!
Лодка плавно развернулась и, затарахтев мотором, взяла курс на колхозную электростанцию.
Генерал протянул:
— А у вас, как я вижу, без доброй дубины по лесу ходить опасно. Ишь, как разрисован, бестия! Видать, этот стервятник не одну тюрьму облагодетельствовал своим присутствием.
Сергей Константинович откашлялся, хотел что-то сказать в ответ генералу, но, перехватив взгляд Елизаветы Семеновны — она сидела с поджатыми губами и постным лицом, — проглотил начало фразы и, чтобы скрыть свое замешательство, прибавил газу. Слова его потонули в громких выхлопах двигателя.
Машенька сидела бледная. Ей было стыдно и больно смотреть в глаза матери и отцу. А генерал не унимался:
— Откуда только эта погань берется? Ведь совсем еще молокосос, родился при Советской власти, учили его в советской школе, и на вот тебе, возьми ты его за рубль двадцать: вино, женщины, карты! Уже загублен! Тьфу!
На электростанции спички нашлись. Генерал выкурил две папиросы подряд. Однако то отличное расположение духа, с которым он начал лодочную прогулку, к нему уже не вернулось. По дороге на дачу он несколько раз ополчался на органы милиции, которые якобы плохо борются с преступниками, попутно ругнул ученых юристов, подверг критике мягкотелость школьного воспитания.
Только за обедом, когда из хрустального графина забулькала лимонная настойка, глаза генерала засветились лучистым и живым блеском.
Обед, как и всякий воскресный обед, на который приглашены важные гости, был долгим и вначале скучным. Перебирали последние городские новости, вспоминали прошлую военную службу, некоторых командиров и командирских жен, и если бы не настойка, которая постепенно таяла в объемистом графине, то настроение гостей и хозяев было бы далеко не праздничным.
Женщины пили мускат. Елизавета Семеновна хлопотала по хозяйству и почти совсем не сидела за столом. Изредка ей помогала Машенька, которая с удовольствием покидала стол, чтобы хоть на несколько минут избавиться от соседства Рудольфа.
Это ее чувство неприязни к молодому гостю Елизавета Семеновна заметила и, покачав головой, дала знать дочери, чтобы та почтительнее вела себя с ним. А Машеньке теперь было все равно… Ей хотелось выскочить из-за стола, убежать куда-нибудь далеко-далеко в лес, упасть в траву и досыта наплакаться. Из головы не выходил Виктор. Она еще не до конца понимала, что случилось. Только вчера, всего только вчера вечером она сидела с ним в саду и они говорили о том, что Машенька станет его женой, что они вместе уедут куда-нибудь в Сибирь…
Машенька посмотрела на часы и почувствовала, как сердце ее сжалось. Было уже девять вечера. Прошло три часа, как они сидят за столом. Через легкую ограду Виктору было все слышно с их открытой веранды. Что он сейчас делает?
Машеньке хотелось, чтобы весь сегодняшний день был сном.
…Когда солнце уже начало заваливаться за зубчатые вершины дальнего леса, ужин подошел к концу. В воздухе стояла стеклянно-прозрачная тишина, настоянная на лимонно-золотистых брызгах заката, которые бликами лежали на всем: на песчаной дорожке, на распустившихся гладиолусах, на кое-где уже тронутом желтизной плюще, карабкающемся на крышу открытой веранды, на зеркально сверкающих боках самовара, который довершал собой полную картину дачного чаепития.
Отяжелевшие Сергей Константинович и генерал, полуобнявшись и в чем-то друг друга убеждая, сидели, забыв обо всем на свете: о дочери, о племянннке-женихе, о женах… Номера полков, дивизий, фамилии командиров, отбитые у врага города, военные госпитали, атаки, наступления — все это унесло ветеранов в далекое прошлое.
— А помнишь, какой был у нас полковой оркестр! — Генерал горестно покачал головой. — Мертвого поднимал на марш! А какие вещи играл! Нет, друг мой, таких музыкантов сейчас не найдешь. Бывало, приедет командующий округом, как рявкнут оркестранты в свои медные трубы — кровь леденела!.. — Генерал махнул рукой и горько вздохнул: — Сейчас не то, Сережа. Совсем не то. Нет настоящей музыки. Не те и музыканты.
С минуту над столом клубилось тяжелое, тупое молчание. Неведомо откуда залетевший мотылек бился о горячую электрическую лампочку. Он скоро сгорит, но все бьется, бьется…