У прицела орудия, согнувшись, стоял боец первого года службы — заряжающий Альмень Хусаинов. Он был ранен в правое плечо — это Казаринов успел заметить по пропитанному кровью рукаву гимнастерки.
Превозмогая боль, неловко действуя только левой рукой, Альмень изо всех сил старался поймать в перекрестие прицела черный силуэт танка, который в каких-то двухстах метрах от орудия утюжил окопы второго батальона.
Но у Хусаинова не получалось. Перекрестие прицела судорожно прыгало вокруг танка.
— А где Мигачев? — стараясь перекрыть гул боя, надсадно, почти над самым ухом Альменя, прокричал Казаринов.
— Побежал за снарядами, кончились, товарищ лейтенант!.. — как бы оправдываясь, прокричал в ответ Альмень.
— А ты?!
— Не могу, товарищ лейтенант, в плечо, сволочь, угодил…
— А ну, накроем этого гада!.. — Казаринов отстранил Хусайнова от прицела и, лихорадочно работая рукоятками наводки орудия, сразу же поймал в перекрестие башню танка. В какое-то мгновение ему даже показалось, что сквозь смотровую щель вражеского танка он увидел глаза танкиста. — Мигачев!.. Бронебойный!.. — скомандовал Казаринов, увидев Мигачева, появившегося с ящиком снарядов.
Башня танка вместе с пушкой медленно развернулась в сторону орудия Мигачева. Григорий успел подумать: «Кто раньше?!»
Но Мигачев успел. Вогнав в казенник пушки бронебойный снаряд, он на всякий случай положил на бруствер две противотанковые гранаты, одну из них подал Хусаинову.
Выстрел был точный.
Бронебойный снаряд попал в основание башни танка и снес ее. Танк вздрогнул и замер.
Когда Казаринов сообразил, что от экипажа танка живых не должно остаться и что давать но танку еще один выстрел не имело смысла, по уже поверженному танку ударило орудие сержанта Бутырина. Снаряд угодил в бензобак. Танк снова вздрогнул — и из него взметнулось рыжее пламя, которое тут же было задавлено черно-бурым стогом дыма.
Второй, дальний, танк продолжал утюжить окопы батальона. Только теперь Казаринов разогнулся. Поправив на голове каску, он увидел: на зеленой равнине чернели одиннадцать танков. Больше половины из них горело.
Семь танков, не дойдя до передних траншей второго батальона, повернули назад. На ходу отстреливаясь, они на предельной скорости покидали поле боя. Спешили. туда, где за спасительными складками местности начинался лес. За танками еле успевали мышиные фигурки автоматчиков.
«А этот?! Он что — с ума сошел?!» — подумал Казаринов. Прорвавшийся на линию второго батальона танк, остервенев, продолжал утюжить окопы первой роты. На что он рассчитывал?
И тут, как на грех, заклинило снаряд. Он никак не досылался до своего упора в раскаленном казеннике. Обливаясь потом, Мигачев возился со снарядом.
Ведя пушечный огонь по окопам и давя гусеницами пулеметные точки батальона, тяжелый танк завершал свое убойное дело. Он делал крутые развороты вокруг собственной оси и железными латами рубчатых гусениц сдвигал с брустверов в окопы валы глины и давил залегших в них бойцов.
«Что это он?.. Очумел или сдали нервы?» — пронеслось в голове Казаринова, когда он увидел бойца, выскочившего из окопа первой роты. Тот вынырнул из-под самых гусениц танка. На его лице, попавшем в поле зренья орудийного прицела, к которому припал Григорий, застыл ужас. Удирая от танка, боец кинулся в сторону орудия Мигачева. Может быть, он успел бы добежать до небольшого, но достаточно глубокого окопа (до него оставалось не больше восьми — десяти шагов), если бы не волочившаяся следом за ним размотавшаяся обмотка. Как светло-зеленая извивающаяся змея, она впилась в правую ногу бойца и никак не хотела отпустить эту ногу. Но вот хвост светло-зеленой змеи попал под гусеницу танка, натянулся… Боец судорожно выбросил перед собой руки и рухнул на землю. Казаринов до боли зажмурил глаза. В следующую секунду нечеловеческий, душераздирающий крик долетел до слуха Григория.
— Да какого же ты дьявола!.. — закричал Казаринов на Мигачева, который замешкался со снарядом. — Почему не стреляют другие? Они что, ослепли?!
Казаринов поймал в перекрестие прицела правый борт танка и выстрелил.