– Убирайся!
– Я уберусь, но в свое время. – Брендон скрипнул зубами. – Сначала я заставлю тебя вспомнить, какая ты на самом деле.
Неуловимым движением он схватил оба ее запястья одной рукой и, высоко подняв ей руки, прижал к стволу дуба. Рот его приник к ее губам – болезненно, неумолимо, и Присцилла забилась, пытаясь высвободиться, но тщетно – он был гораздо сильнее.
«Дьявольщина, – в ярости думал Брендон, – я проехал сотни миль, чтобы оказаться рядом с ней, изнемогал от беспокойства – и что же? Оказывается, она поверила каждому слову Эгана и поставила на мне крест». Это было не единственное предательство, с которым ему пришлось столкнуться в жизни, но самое горькое, и потому он хотел наказать ее, обидеть, заставить хотя бы отчасти испытать ту боль, от какой страдал сам.
Брендон переступил с ноги на ногу, приняв позу, исключающую всякую возможность ее сопротивления, языком раздвинул плотно сжатые губы и проник внутрь жаркого рта. Присцилла издала приглушенный звук: это мог быть и возглас негодования, и стон удовольствия. Брендон сдвинул приспущенные плечики бального платья, чуть прикрывающие округлости грудей. Эти белоснежные холмики были почти обнажены, и он тут же высвободил один из них из тесных объятий корсажа.
Когда его ладонь прикрыла идеально подходящую по размеру грудь, Брендон ощутил сладостное напряжение, наполненность и тяжесть в паху, с каждой секундой становившуюся все более болезненной. Он слишком долго мучился этой жаждой, и она требовала утоления. Брендон тесно прижался к Присцилле, заставляя ее ощутить силу своего желания, заставляя все вспомнить и никогда больше не забывать. Губы ее затрепетали и приоткрылись. От нее пахло шампанским и цветами магнолии.
Болезненный стон вырвался у него.
Пальцы перестали требовательно сжимать грудь, прикосновения стали ласковыми. Нежнее и осторожнее стал и поцелуй, теперь скорее дающий, чем берущий, и Брендом почувствовал легчайшее ответное касание языка.
Он выпустил руки девушки, и они медленно сплелись у него на шее.
– Как же я скучал по тебе!
– Я тоже… тоже…
Теперь она охотно льнула к нему и запрокинула голову, когда Брендон начал покрывать поцелуями ее шею и плечи. Он обнажил вторую грудь, но Присцилла не остановила его. Да он и не остановился бы.
Брендон склонился, втянул в рот затвердевший сосок, чувствуя, как наливается, часто вздымаясь, маленькая грудь. Рука его поймала край платья, двигаясь все выше и выше, вдоль длинных стройных ног, пока не оказалась на уровне ягодиц. Едва прикрытые тончайшими шелковыми панталонами, они были так округлы и нежны, что в затуманенное сознание Брендона проникла мысль: дольше ему не удержаться – он просто-напросто возьмет ее здесь, под этим дубом, совсем близко от дома, полного гостей.
– Брендон!..
Присцилла едва выдохнула это слово, но в голосе ее прозвучала тревога, и это отрезвило его. Сердце колотилось так, что стук его заглушал звуки ночи, но все же Брендон расслышал приближающиеся голоса.
– Не волнуйся, милая, ничего не случится.
Невероятным усилием он подавил возбуждение. Только многолетний опыт позволил ему в считанные секунды привести в порядок одежду Присциллы. Не теряя времени, он потянул ее в ближайшую темную аллейку. Прогуливающаяся парочка прошла совсем рядом, не заметив их, и Брендон услышал тихий вздох облегчения.
Когда они торопливо возвращались к дому, Присцилла ни разу не взглянула на Брендона, и он угадал ее мысли. При свете огней на террасе Брендон заметил, что ее лицо выражает раскаяние. Оно сказывалось и в ее поникших плечах, и в пальцах рук, судорожно сжимающих приподнятые юбки. Присцилла уже собиралась войти, но на нижней ступени Брендон удержал ее, поймав за локоть, и повернул к себе.
– Очень скоро мы снова встретимся, любовь моя. Я все устрою, только держись подальше от Эгана.
– Прошу тебя… неужели ты не можешь оставить меня в покое?
– Оставить тебя в покое? – Он улыбнулся, ибо ее неуверенный тон вселил в него надежду. – Как я могу? Ведь ты моя. Разве только что ты не почувствовала этого?
Щеки Присциллы пылали.
– Я не хотела, не хотела этого! – вдруг с силой сказала она, и потемневшие глаза вызывающе сверкнули. – И знаешь что? Я не допущу, чтобы такое повторилось!
– Правда? – с ласковой насмешкой спросил он, приподнимая бровь. – Ты уверена?
– Абсолютно!
– Что ж, посмотрим, Присцилла. Это ведь не стоит труда – верно? – подождать и посмотреть, как все обернется.
Он жаждал поцеловать ее снова, на прощание, но не решился сделать это так близко от дома, просто погладил пылающую щеку и быстро удалился в глубь сада, во тьму.
Когда Брендон растворился в тенях ночи, Присцилла не сразу отвернулась. Сердце ее болезненно сжалось. «Брендон здесь, – в смятении думала она. – Брендон вернулся! Это был не сон, мы только что провели вместе несколько безумных минут в саду, под дубом». При воспоминании об этом Присцилла затрепетала от желания и какого-то странного счастья, с привкусом горечи.
«Брендон бежал! Ему удалось спастись от виселицы!»
Всю дорогу до бального зала она благодарила Бога за его бесконечное милосердие. Присцилла ощущала, как тает, рассасывается тяжелый ком в груди, мучивший ее вот уже несколько недель. Она снова дышала полной грудью.
Но как он оказался в Натчезе? И зачем? Ведь это для него сейчас самое опасное место в целом свете. Не может быть, чтобы мужчина, да еще настолько непостоянный, пошел на такой риск ради женщины. А если? Если она все-таки что-то значит для него?
Понимая, что не в силах улыбаться гостям, Присцилла поднялась на второй этаж. Никто не встретился ей, кроме престарелой леди, и она нырнула в ближайшее помещение, в какую-то комнату для гостей. Там Присцилла предалась размышлениям.
«Допустим, Брендон оказался в Натчезе ради меня. Значит, я по-настоящему нужна ему!» Часть ее души воспарила при мысли об этом. Но то была романтически-наивная часть, а другая, более практичная, мрачно спрашивала: «Ну и что? Какое это имеет значение? Пусть Брендон и способен на чувство к женщине, но он все равно убийца, бродяга и бог знает кто еще. Он совсем не то, что Стюарт с его безупречной репутацией, с его положением в обществе. Да, на этот раз ему удалось совершить побег, но рано или поздно он предстанет перед законом, его повесят или заключат в тюрьму. И даже если Брендон вдруг решил остепениться, какова вероятность того, что это получится?»
Присцилла вспоминала слова брачного обета, данное себе обещание впредь сохранить верность мужу и забыть Брендона навсегда. Она хотела жить достойно.
Это оказалось нелегко и тогда, когда Брендон находился в Техасе, то есть за сотни миль от нее. А возможно ли это теперь, когда он совсем рядом? Брендон в Натчезе и по-прежнему желает ее так же сильно, как и она его!
Но у нее есть законный муж – Стюарт Эган. Она взяла его в мужья перед десятками свидетелей, поклялась оставаться с ним, пока смерть не разлучит их.
Обещать легко, куда труднее выполнять клятвы.
Не доверяя себе, Присцилла подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение. Пришлось поправить несколько заколок в прическе и немного одернуть платье. Она проделала все это дрожащими руками, очень надеясь на то, что Стюарт не разыскивает ее сейчас по всему дому. И еще Присцилла молилась – молилась о том, чтобы на нее не обрушилось наказание Божье за содеянное сегодня.
Брендон притаился в тени у стен каретной и ждал, не отрывая взгляда от громады особняка. Он был здесь с тех самых пор, как чета Эганов покинула «Мелроуз» и вернулась домой. Он следовал за их экипажем на некотором расстоянии. Этой слежке Брендон намеревался посвятить столько времени, сколько потребуется.
Наконец экипаж остановился перед особняком на Северной Перл-стрит. Эган и Присцилла вошли в дом. Пока Брендон скользил взглядом по окнам второго этажа, желая выяснить, где спальня Присциллы, сердце его сжималось. Вскоре одно из окон осветилось и ненадолго перед ним возник хрупкий силуэт. Потом какая-то женщина – очевидно, горничная – задернула гардины.