— Кажется, мой счетъ сведенъ.
Францъ и Джузеипе соскочили съ сѣделъ, не думая о своихъ ранахъ, и сняли съ коня графа, который ужъ не могъ держаться на ногахъ; они положили его на солому, покрытую собранными на-скоро плащами. Нѣсколько жителей, увидѣвъ, что побитые разбойники скачутъ сломя голову изъ деревни, подошли къ трактиру. Кто былъ посмѣлѣй, вошли во дворъ, смотрѣли на раненыхъ, считали мертвыхъ, перескакивая черезъ цѣлыя лужи крови. Двое или трое бродили вокругъ барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь его свирѣпаго лица, которое такъ у него и замерло. Они показывали другъ другу страшную рану у него на шеѣ. Нѣкоторые окружили тѣхъ, кто ихъ избавилъ отъ этихъ разбойниковъ, а одинъ изъ нихъ, еще не совсѣмъ оправившійся отъ страха, спросилъ, указывая пальцемъ на тѣло барона де-Саккаро:
— Правда-ли, что онъ мертвый?
— Мертвый, какъ и я самъ сейчасъ же буду, отвѣчалъ графъ Гедеонъ.
Маленькій человѣчекъ въ черномъ плащѣ, вышедшій изъ погреба, подошелъ ближе, согнувъ спину.
— Я немного лекарь, кое-чему учился въ Испаніи, сказалъ онъ; покойный баронъ де-Саккаро, да пріиметъ Господь его душу! возилъ меня за собой на всякій случай… Когда я увидѣлъ, что начинается битва, я спрятался, чтобъ сохранить отъ ранъ такую личность, помощь которой можетъ быть многимъ полезна…
Джузеппе толкнулъ его къ графу.
— Вынимай инструментъ, да только поскорѣй, сказалъ ему графъ.
IV
Обѣщаніе сдержалъ смертію
Маленькій черный человѣкъ опустился на колѣна, разстегнулъ платье графа, положилъ его на спину, потомъ на животъ, внимательно осмотрѣлъ раны и затѣмъ сказалъ:
— Все это — пустяки, графъ; у меня есть секретъ кое-какихъ мазей, и все бы уладилось; но, къ несчастью, у васъ на лѣвомъ боку, между третьимъ и четвертымъ ребромъ, есть кинжальная рана дюйма въ четыре или въ пять, прошедшая насквозь черезъ благородныя части…
— Значитъ, смертельная? спросилъ графъ.
— Да, кажется по всему, что дѣло тутъ плохо; еслибъ мой ученый другъ, профессоръ дон-Игнаціо Каррубіо, преподающій въ саламанкскомъ университетѣ, былъ здѣсь съ нами, онъ бы вамъ тоже сказалъ, что кинжальная рана, проникшая насквозь черезъ…
— Къ чорту твоего друга дон-Игнаціо! Ему говорить тутъ нечего! говори самъ: сколько времени я проживу?
— Съ помощію Божьею и съ моими заботами о вашей милости, до…
Черный человѣкъ подумалъ.
— Да ну-же! я вѣдь солдатъ. И такъ, по твоему, я проживу до?…
— До вечера, графъ.
— Успѣю-ли я; по крайней мѣрѣ, исповѣдаться и принять причастіе?
— Да, если у вашей милости не слишкомъ много разсказывать попу.
— Только то, въ чемъ порядочный дворянинъ можетъ сознаться… Эй! Францъ!
Францъ подошелъ. У бѣднаго рейтара были крупныя слезы на глазахъ.
— Садись на лошадь и скачи въ Жимонское аббатство; аббатъ мнѣ пріятель. Скажи ему, что пріѣхалъ отъ меня, и пусть онъ пришлетъ мнѣ священника… Только поторопись: смерть никакъ не можетъ заставлять дожидаться.
Честный солдатъ, не говоря ни слова, поймалъ свѣжую лошадь, бродившую безъ сѣдока, и попросилъ Джузеппе приложить ему къ ранамъ, которыми онъ весь былъ покрытъ, намоченные водкой компрессы и потуже ихъ притянуть.
— Весь вопросъ въ томъ, чтобъ мнѣ только туда доѣхать, сказалъ онъ, взбираясь на коня.
— Что-жъ?ты попридержи дыханіе!
— Именно, попридержу…
Онъ далъ поводья лошади, пришпорилъ ее и поскакалъ.
Между тѣмъ, пока Францъ скакалъ въ Жимонское аббатство за священникомъ, черный человѣкъ, учившійся въ Испаніи, давалъ графу изъ стклялки крѣпительныя лекарства и прикладывалъ къ ранамъ разныя мази, которыхъ у него было множество. Джузеппе смотрѣлъ.
— Если у васъ останется, сказалъ наконецъ бѣдный солдатъ, мнѣ бы тоже нужно было хоть немножко.
Графъ обернулся къ итальянцу и, взглянувъ на него, сказалъ:
— А что, развѣ намъ прійдется вмѣстѣ отправляться въ далекій путь?
— А вы какъ думаете? Я не изъ тѣхъ, что бѣгутъ въ послѣдній часъ.
По приказанію графа Гедеона, бѣдняка положили возлѣ него, и они принялись толковать о старыхъ походахъ, лежа оба рядомъ на соломѣ.
Черный человѣкъ расхаживалъ туда и сюда, поворачивалъ мертвыхъ и останавливался возлѣ тѣхъ, въ комъ были еще признаки жизни.
Жители деревни, не заботясь о несчастныхъ умирающихъ, занимались очищеніемъ ихъ кармановъ и дѣйствовали удивительно ловко. Услышавъ, что есть чѣмъ поживиться въ трактирѣ Золотого Карпа, прочіе тоже прибѣжали, какъ стая голодныхъ собакъ, и принялись тащить платье съ мертвыхъ, споря между собой съ шумомъ и криками.
— Звѣрь убитъ, а вотъ и мухи налетѣли! сказалъ Джузеппе глубокомысленнымъ тономъ.
Онъ хотѣлъ опять начать толки съ господиномъ о военныхъ похожденіяхъ, какъ вдругъ графъ Гедеонъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:
— Смотри, не вздумай умереть первымъ! вѣдь нужно же будетъ кому-нибудь привезти меня домой, въ Монтестрюкъ; я на тебя разсчитываю.
— Ну, еще бы! вѣдь господинъ всегда долженъ идти впереди!… Я могу и подождать.
Вдругъ раздался шумъ на улицѣ и набившаяся въ воротахъ толпа разступилась: это Францъ возвращался во всю прыть, одной рукой держась за сѣдло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшагося святаго отца, который едва держался на-сѣдлѣ и уже считалъ себя погибшимъ.
Францъ раздвинулъ толпу, подошелъ прямо къ графу Гедеону и сказалъ:
— Вотъ и священникъ!
Едва онъ это выговорилъ, какъ покатился на-земь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, ротъ судорожно сжался, онъ раскрылъ глаза и ужь не двинулся.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестилъ бѣднаго товарища.
— Вотъ и первый, прошепталъ онъ.
Священникъ подошелъ къ графу, котораго зналъ давно, и, сложивъ руки на груди, сказалъ:
— Ахъ, графъ! что это съ вами сдѣлали?
— Вотъ потому-то и надо торопиться… Я хорошій дворянинъ и не могу умереть, какъ какой-нибудь нечестивецъ… но только — поскорѣй.
Онъ приподнялся и сѣлъ, а священникъ возлѣ него.
— Святой отецъ! я дѣлалъ не много добра, и рѣдко; много зла, и часто; но никогда и ничего противъ чести… Я умираю съ вѣрой христіанина и добрымъ католикомъ. Вотъ сейчасъ только я избавилъ свѣтъ отъ гнуснѣйшаго мошенника.
— Знаю… знаю, сказалъ священникъ.
— Надѣюсь, что это мнѣ зачтется тамъ, на небесахъ.
Священникъ покачалъ головой нерѣшительно; потомъ, наклонясь къ умирающему, сказалъ:
— Раскаеваетесь-ли вы въ грѣхахъ своихъ, сынъ мой?
— Горько раскаеваюсь.
Священникъ поднесъ распятіе къ губамъ графа, который набожно его поцѣловалъ; потомъ перекрестилъ большимъ пальцемъ его лобъ, уже покрывшійся липкимъ потомъ.
— Рах vobiseum!
— Amen! отвѣчалъ Джузеппе.
Окончивъ исповѣдь, графъ попросилъ вѣрнаго Джузеппе достать ему листъ бумаги, перо и чернильницу. Черный человѣкъ, не сводившій съ него глазъ, досталъ все это изъ кожанаго футляра, висѣвшаго у него на поясѣ, и, положивъ бумагу на колѣна раненому, сказалъ боязливо:
— Не нужно однакожь писать слишкомъ долго.
— А! вы полагаете?
— Я говорю это изѣ предосторожности. Я только что щупалъ вамъ пульсь: если вы вздумаете писать красивыя фразы, то не успѣете подписать.
— Очень благодаренъ!
Джузеппе, собравшій послѣднія силы въ эту торжественную минуту, приподнялъ графа, который взялъ перо и, призвавъ на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написалъ три строчки, подписалъ, свернулъ листъ вчетверо и приложилъ на горячій воскъ, накапанный на бумагу чернымъ человѣкомъ, большой золотой перстень съ гербомъ.
— Еще есть у меня время? спросилъ онъ, взглянувъ на чернаго человѣка.
— Да, немного… не столько, какъ въ первый разъ.
— Гм! смерть однако поспѣшаетъ!
Онъ взялъ еще листъ бумаги и тѣмъ же перомъ написалъ: Графиня, я умираю христіаниномъ, хоть и прожилъ хвастуномъ; простите мнѣ все зло, которое я вамъ сдѣлалъ… Ввѣряю вамъ сына.