— Графиня, — сказал он, кланяясь, — вот письма, которые граф приказал мне вручить вам. Кроме того, он просил передать этот перстень его сыну.
Графиня взяла у него из рук письма и перстень.
— Но сам граф?.. — спросила она наконец.
— Граф следует за мной. Извольте взглянуть.
Джузеппе раздвинул складки портьеры и показал графине носилки, поставленные слугами посреди комнаты. На них лежало тело графа. Из груди Луизы вырвался крик:
— Умер!
— Умер со шпагой в руке, как дворянин и как солдат.
В нескольких словах Джузеппе рассказал ей, как, проведя ночь за картами в Лектуре, граф отправился на рассвете искать барона де Саккаро и как, застав его в Сен-Жан-ле-Контале, напал на него и убил.
— Тогда граф и написал письма, которые я обещал доставить вам. Потом он скончался от ран, получив отпущение грехов.
Луиза упала на колени, закрыв лицо руками.
— Теперь, графиня, мое поручение исполнено и я могу идти.
И Джузеппе тяжело опустился на пол возле своего господина.
— Вот наконец и третий! — сказал он.
Служители, принесшие носилки, уже ушли. Графиня осталась одна с двумя трупами; кое-как она дотащилась до окна, ухватилась за него и с трудом выпрямилась. Вдали по дороге неслось облако пыли.
— Ах! Вдова и одна! — Луиза подошла к столу. — Но я могу написать, послать к нему верхового, вернуть его…
Она уже готова была опустить перо в чернила, но бросила его.
— Как! Я предложу ему руку и вместе с ней заботу о разоренной женщине!.. Если граф де Монтестрюк искал смерти, то я могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сделаться бременем для него, после того как была его счастьем!.. Ни за что! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сын того, кого уже нет в живых, носил это имя с честью.
Она затворила окно и больше уже не смотрела на белое облако, исчезавшее вдали. «Теперь прошлое умерло, надо думать только о будущем», — решила она.
Графиня позвонила. Вошел слуга.
— Доложите графу Гуго де Монтестрюку, что мать желает его видеть, — приказала она.
Через минуту вошел ребенок лет семи или восьми; она взяла его за руку и подвела к телу графа Гедеона со словами:
— Отец твой умер, сын мой, мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, граф.
Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвестили вассалам графа де Шаржполя о смерти господина. Со всех сторон сбежались они преклонить колени у гроба, покрытого черным бархатом с фамильным гербом и окруженного сотнями свечей. Но за толпой слуг показались и жиды с кривыми лицами, и жадные, как волки, ростовщики.
Графиня приняла их сама и, указывая на длинные столы, поставленные во дворе, сказала им:
— Идите и ждите; завтра замок будет ваш, сегодня он принадлежит смерти.
Похоронное пение раздавалось под сводами капеллы, наполненной дымом ладана. Графиня пробыла в ней целые сутки, преклонив колени на голых плитах, опустив покрытую вуалью голову, сложив руки в молитве.
Когда она покинула капеллу, она была уже не той женщиной, какой вошла туда. Лицо ее было бледно, как мрамор, и в заплаканных глазах светилась твердая решимость. Кротость и мягкость черт исчезли и сменились суровостью; вместо огня молодости появилась грустная покорность судьбе. Прежде она была изящной, теперь стала величественной.
После великолепных похорон, на которые графиня отдала свои последние деньги, она велела отворить настежь двери замка и позвать тех, кого удалила накануне.
— Из всего, что здесь есть, мне ничего больше не принадлежит, — сказала она им, — можете войти; мой сын и я — мы уходим.
Взяв с собой старого конюшего и двух служителей, которые поклялись никогда не оставлять ее, вся в черном, держа сына за руку, графиня прошла твердым и спокойным шагом через подъемный мост и, не оглядываясь на эти старые стены, в которых оставляла столько воспоминаний, пошла по дороге изгнания.
Ребенок брел возле матери, поглядывая на нее украдкой в беспокойстве и смутно понимая, что случилось нечто необыкновенное. Когда исчезли из виду башни замка, он заплакал потихоньку.
Агриппа — так звали старого конюшего — не смел расспрашивать графиню, но говорил про себя, что не оставит ее, куда бы она ни пошла.
На повороте дороги, которая вела из замка Монтестрюк в окрестные поля, их ожидала запряженная сильной рабочей лошадью телега, приготовленная Агриппой по приказанию графини. Она села в нее с сыном.
— Как, графиня! В этой телеге, вы? — воскликнул Агриппа в негодовании. — Позвольте, я побегу в замок и приведу…
— Не надо! — сказала она, протягивая свою белую руку. — Разве я тебе не говорила, что все остающееся там теперь уж не мое? Слушайся же меня, как ты слушался своего господина.