— А потом?
— А потом не знаю — вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчик убежал со страху.
Коклико и не так бы еще встревожился, если бы видел, как на следующий день шевалье де Лудеак вошел в низкую залу в Шатле, где человек в потертом платье что-то писал, склонившись над столом с бумагами. При появлении шевалье он заложил перо за ухо и поклонился.
— Ну, какие вести? — спросил Лудеак.
— Я говорил с господином уголовным судьей. Тут смертный случай — почти смертный, по крайней мере. Он дал мне разрешение вести дело, как я желаю. Приказ об аресте подписан; но вы хотите, чтобы об этом деле никто не говорил, а с другой стороны, наш обвиняемый никогда не выходит один. Судя по тому, что вы о нем рассказывали, придется дать настоящее сражение, чтобы схватить его. А Бриктайль — человек совсем потерянный, им никто не интересуется; я знаю это хорошо, так как мне приходилось прибегать к его помощи… Легко может статься, что граф де Монтестрюк вырвется у нас из рук свободным и взбешенным.
— Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
— Я об этом уже и сам думаю.
— И придумаете, господин Куссине, наверняка придумаете! Граф де Шиври желает вам добра и уже доставил вам ваше теперешнее место; он знает, что у вас семья, и поручил мне передать вам, что он будет очень рад помочь замужеству вашей дочери.
Лудеак незаметно положил на стол, между бумагами, сверток, который скользнул без шума в карман толстого человека.
— Я знаю, знаю, — сказал он растроганно, — я ведь все готов сделать, чтобы услужить такому достойному господину. Я поручил одному из наших агентов, самых деятельных и скромных, заглянуть в его бумаги.
— В бумаги графа де Монтестрюка? В какие бумаги?
— Что вы смотрите на меня таким удивленным взором, шевалье? У каждого есть бумаги, и достаточно двух строк, написанных чьей-нибудь рукой, чтобы найти в них, с небольшой, может быть, натяжкой, повод к обвинению в каком-нибудь отравлении или даже в заговоре.
— Да, это удивительно!
— К несчастью, тот именно из моих доверенных помощников, который должен был все исполнить в прошлую ночь и явиться ко мне сегодня утром с докладом, куда-то исчез.
— Вот увидите, что они с ним устроили что-нибудь очень скверное!
— Тем хуже для него! Мы никогда не заступаемся за неловких. Мы не хотим, чтобы публика могла подумать, что наше управление, призванное защищать жителей, имеет что-нибудь общее с подобным народом.
— Я просто удивляюсь глубине вашего ума, господин Куссине.
Куссине скромно поклонился и продолжал:
— Тогда граф, наверно, припрячет свои бумаги… Всего лучше было бы устроить ему какую-нибудь засаду.
— Он осмелился бы сопротивляться…
— И наши люди получили бы законное право на оборону…
— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены, — я сумел бы завлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня…
— Да, но ведь еще нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!
— О нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем и беспокоить!.. Вот только образца нет…
— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д’Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.
— А! Героиню зовут герцогиня д’Авранш? Есть еще другое имя — Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми!.. Покажите мне стихи.
Лудеак достал бумагу, Куссине развернул ее и прочитал.
— Хорошенькие стихи, — сказал он, — очень мило написаны!.. Больше мне ничего не нужно. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон… Отлично! Теперь можете спать спокойно; он у меня в руках.
— Скоро?
— Я прошу у вас всего два дня сроку.
Через день, вечером, к Гуго подошел маленький слуга с угрюмым лицом и подал ему записку, от которой пахло амброй.
— Прочитайте поскорее, — сказал посланный.
Гуго развернул записку и прочитал следующее:
«Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимающую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя; но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия, напротив церкви Святого Иакова, где она обыкновенно молится. Орфиза де М…».