— Слышите, принцесса, слышите?
— Я еду сегодня вечером, графиня, — сказал Цезарь.
— И не возвращайтесь назад, пока не достигнете цели, герцог, — воскликнула Олимпия, сделав ударение на последнем слове. — Докажите этой гордой графине де Монлюсон, что ее дерзкий девиз — per fas et nefas[5] — годится для всякого!
— А для меня особенно.
Олимпия отправилась провожать графа до передней, говоря с ним вполголоса. Как только она вышла из комнаты, Брискетта подбежала к принцессе.
— Ах! Умоляю вас, спасите ее, спасите его! — вскричала она, бросаясь перед ней на колени и обнимая ее ноги обеими руками. — По выражению вашего лица я сразу заметила, что вы друг графа де Монтестрюка… Не отрекайтесь!.. Вы изменились в лице, когда узнали, для чего эти булавки, и в глазах ваших отразился ужас, когда графиня де Суассон высказала вам свои мысли… Мне говорили, что вы добры, что у вас высокая душа… От графини всего можно ждать… Гуго грозит смертельная опасность… Той, кого он любит, тоже грозит страшная беда… Я готова отдать всю кровь свою, чтобы спасти их обоих… но что я могу сделать?.. Вы сильны и свободны, неужели вы ничего для него не сделаете?
— Ах! Ты сама не знаешь, чего требуешь!
— Я знаю, что один раз вы уж спасли его от погони. Не краснейте! Какая женщина, у которой есть сердце в груди, не сделала бы то же самое?.. Кого мы однажды спасли, с тем мы связаны навеки. Посмотрите на эти два лица, вон в той комнате! Сколько желчи у них в глазах! Сколько яду на устах!.. Ах! Умоляю вас, принцесса, вы можете предупредить обоих! Письмо может не дойти… посланного могут не послушать… Вы же расскажете, что сами слышали. Вы опередите графа де Шиври, и вам Гуго будет обязан всем.
— Ну, так и быть! Я еду… Да поможет мне Бог!
XXVII
В темном лесу
Мы оставили графа де Монтестрюка на пути в Лотарингию со свитой, состоящей из Коклико, Кадура и Угренка. Он уже почти подъезжал к Мецу, как вдруг услышал за собой целый поток страшных ругательств и среди них свое имя. Он обернулся на седле. Целое облако пыли неслось вслед за ним по дороге; наконец из этого облака показалось красное лицо маркиза де Сент-Эллиса.
— Тысяча чертей! — крикнул маркиз неистовым голосом. — Ты разве не мог сказать, что уезжаешь? Ты мне дашь ответ за такое предательство, животное!.. Да, я не выходил от очаровательной принцессы и когда не был у ее ног, то бродил под ее окнами, сочиняя в ее честь сонеты… Да, я нигде не показывался, знаю, но разве из этого следует, что обо мне можно было совсем забыть?.. Я взбесился не на шутку, когда узнал совершенно случайно, что ты ускользнул из Парижа. Я бросился вслед за тобой, дав клятву распороть тебе живот, если ты приедешь в армию раньше меня… Вот-таки и догнал! Теперь я тебе прощаю, потому что в Мец ты без меня уже не въедешь.
Когда маленький отряд вступил в древний город, отразивший все приступы императора Карла V, Мец представлял собой самое необыкновенное зрелище. В нем собрался небольшой корпус войск из четырех пехотных полков. Гарнизон крепости встретил эти войска звуками труб и принялся угощать их на славу. Все кабаки были битком набиты, повсюду плясали, пели и пировали.
Солдатам давали вволю повеселиться перед походом, из которого многие из них могли и не вернуться, и Колиньи, поддерживая только дисциплину, без которой нельзя было пройти через всю Германию, смотрел сквозь пальцы на разные мелкие грешки.
Играли по-крупному, ели вкусно и пили исправно. Старые городские особняки и все окрестные замки растворили свои двери настежь, и хозяева принимали волонтеров самым роскошным образом. Все эти молодые лица сияли радостью, которая казалась тем живей, что возврат на родину был для всех так неверен. Сколько голов должна была скосить турецкая сабля! Между тем Колиньи, прибывший в Мец еще в конце апреля, готовил все к походу. Праздники и приготовления продолжались еще в начале мая.
В этот-то веселый шум попал в одно майское утро и Монтестрюк. На лугу солдаты в щегольских мундирах заигрывали с девушками, между палатками разъезжали прекрасные дамы с милыми офицерами. Коклико бегал целый день по городу и вечером объявил, что Мец несравненно красивее Парижа.
— Ура войне! — провозгласил он в восторге. — Недаром я никогда не верил философам и книгам: они просто оклеветали ее самым бесстыдным образом. Тут смеются, пляшут, никого не убивают. Война прелестная штука, выдуманная, должно быть, нарочно мужчинами, чтобы дать случай поселянкам выбрать себе возлюбленных.
В это самое время Гуго сидел запершись с графом де Колиньи.