— Почему не на работе?
— Бюллетень у меня. Здоровье — дороже всего, — назидательно, как ребенку, объяснил Гриша прорабу.
— Один мой ученик, — вежливо поддержал разговор Павел Иванович, — написал в сочинении: «Чем дальше в лес, тем своя рубашка ближе к телу».
— Вот именно! — Грише Сотникову мысль ученика понравилась. — Дельно он это изложил. Молодежь нынче дотошная, не то что мы росли — в голоде да неприюте. Война…
— Шнур у тебя есть? — обратился Вася Гулькин к хозяину. — Шпагат, леска. Все равно.
— Найду.
— Тащи.
Когда Павел Иванович, запалясь, вернулся, Гриша Сотников кончал рассказ:
— …Такая история. Потерпел дед полное крушение. Да.
Вася Гулькин не смеялся, а история была смешная, потому что Сотников сотрясал тугой свой живот с выражением легкой обиды в глазах: единственный его слушатель, поворотясь спиной к нему, стучал топором. Появлению хозяина Гриша обрадовался донельзя:
— Такая, значит, обрисовка. Ты слушай, Паша!
— Слушаю.
— Паклин. Нил Васильевич. Карасиков-то не принес сегодня, ага?
— Действительно, не принес.
— И не принесет! Законно не принесет! — интриговал Сотников.
— И почему же?
— А вот почему. На зорьке он этта мордушки свои проверил, выгреб, что там было, к берегу на лодчонке-то причалил, начал хозяйство свое забирать, нагнулся, а боров тык его сзади, дед сусальником гальку и пробороздил. Пока вставал — ни борова, ни улова. Улов в мешочке был.
— Да-аа…
Вася Гулькин вдруг воткнул топор в дерево и повернулся к ним, скаля белые свои зубы: он смеялся, но, как выяснилось, по другому поводу.
— Это что! — Вася, уперев топор в лесину, рукой потирал грудь и качал головой, вспоминая. — Прошлой ночью борова того лейтенант из милиции стрелял. Как его фамилия, убей бог, не помню. Рыжий такой, рот у него еще не закрывается, вечно он полый у него.
— Стаська Жилин, — категорично определил с табуретки Григорий Сотников. — У них, у Жилиных, все полоротые. Даже дед был полоротый, я его хорошо помню.
— Пусть Жилин. Охотился он на борова вот тут где-то. — Вася показал топором в сторону усадьбы Нила Васильевича Паклина. — За старицей где-то.
— У него же и манера выработалась, у борова-то, — с долей удивления сказал опять Гришка Сотников. — Подкрадется и тык в задницу. Хитрый, разъязви его! А еще говорят, свинья глупая. Ничего она не глупая, очень даже шариками ворочает.
— Ночью, — продолжал Вася Гулькин. — Из оптической винтовки. Залег и ждет.
— Жилины еще «Запорожца» купили. Раскрашенная машина, майский жук, не машина. Экспортное исполнение. И кто их за границей покупает? Берег Слоновой Кости разве? — Гриша Сотников был из тех не в меру общительных товарищей, которые совершенно не умеют слушать.
— Увидел тень в кустах. И шевеленье некоторое. Прицелился — бац! А там совхозный бык оказался. Амур. Полторы тысячи рублей стоит. Племенной.
— Убил?! — напугался Павел Иванович не на шутку, отмахнувшись от Гриши Сотникова, который перекинулся уже на другую семью, известную своей потомственной безволосостью. Павел Иванович, как уже подчеркивалось, чувствовал косвенную вину в том, что животное испытывает неописуемые муки и на глазах превращается в зверя, грозящего здоровью и благополучию окружающих.
— Ухо пулей прорвал. Бык его ночью через весь бор прогнал. Свирепости он необычайной.
— Кто?
— Бык Амур. — Васе Гулькину было уже несмешно, потому как Сотников не дал ему живописать картину в красках. Вася решительно кивнул Павлу Ивановичу, приглашая работать, и сомкнул губы: делу, мол, время, потехе — час.
Последовала команда:
— Тащи черту.
Наступал тот вожделенный момент, которого Павел Иванович дожидался с терпением и безропотностью крепостного мужика.
Сперва, однако, следует рассказать несколько подробней, как ставится первый венец сруба. Ставится он так: на ровной площадке располагают конвертом четыре чурки с гнездами в них, на чурки, в гнезда, кладутся лесины на всю длину сруба и комлями в разные стороны… Гриша Сотников заявил, что лесины первого венца кладутся комлями обязательно в одну сторону. Вася Гулькин посоветовал Сотникову сидеть тихо и не мыкать. Гриша же не поленился сходить за Нилом Васильевичем Паклиным. Дед по первости поддержал Гришу — комли, дескать, обязательно предписывается класть в одну сторону, но после того, как заглянул с пучком лука в летнюю кухню, сильно засомневался. Раньше, вспомнил дед Паклин, комли вроде бы врозь клали, позже, в те незабвенные времена, когда он лично занимал ответственную должность в кредитном товариществе и ездил по деревням на жеребце по кличке Генерал, комли клали вместе, то есть в одну сторону. Дед был вял и помят, кожа на его щеках напоминала кору дерева, поцарапанную гвоздем. Выходит, Сотников рассказал правду насчет приключения с боровом Рудольфом. Павел Иванович счел благоразумным не бередить свежую рану в душе Нила Васильевича и не поинтересовался подробностями. Дед сел на собственную кепку и, похоже, задремал. В груди его что-то похрустывало.