Вася Гулькин не умел сомневаться, он был заряжен на действие и назойливые советы Гриши Сотникова спокойно пропускал мимо ушей. Длинные бревна у комлей и вершин были надпилены, вырублены наполовину, то же самое было произведено с поперечинами, которые ровно и ладно улеглись в свои гнезда.
— Вот, — сказал Вася Гулькин, спятившись от сруба и щурясь. — Кое-что у нас получилось. Это называется срубить в замок. Первый венец всегда в замок рубится — для прочности.
— В охряпку называется, — вставил дед Паклин, очнувшись на короткое мгновение. — В охряпку.
— Точно! — Гриша Сотников кивнул ответственно и солидно, с таким видом, будто давал свидетельские показания. — В охряпку. — Грише, видимо, становилось скучно, и он прихлопнул ладошкой зевок. Из его глаз выкатились две слезы. Так падает вода с сосулин на весеннем припеке — Пойду я. Обедать, наверно, пора.
— Иди, милый! — ласково посоветовал Сотникову Вася Гулькин. — Оголодал ты вовсе, брюхо у тебя к хребту приросло.
Гриша Сотников ничего не ответил, он шел степенно, ноги в белых туфлях опускал на землю четко, будто ставил печати на бумагах государственной важности.
— Неплохой, в общем-то, мужик, — сказал вслед Сотникову Вася Гулькин, — но себя любит пуще всех. Лишку не переработает. Как чуть чего, так бюллетень у него. Сейчас покос в разгаре, ему надо разворачиваться, народ организовывать и прочее такое, а он дома сычом сидит. Да на нем пахать в самый раз! — И через короткую паузу прораб опять дал команду: — Тащи черту!
При этих словах вскинулся дед Паклин, он размежил веки и сказал, нашаривая, как обычно, папиросы в карманах:
— Ты, Паша, мою черту бери, моей чертой еще отец пользовался, а ковал ее Демид Семипалов, покойный, буйная головушка. Н-даа. — Нил Васильевич трудно разогнулся и, отрешенный от этого суетного мира, подался неизвестно куда. Он не забыл по пути заглянуть к самоварчику. Черная его кепка потом долго мельтешила сквозь штакетник.
Павел Иванович принес все три черты, имеющиеся у него в наличии. Вася Гулькин взял первую попавшуюся, кажется, свою, и опустился на карачки:
— Гляди, как дело делается. Как сруб шпуром размечать, ты понял?
— Понял.
— Теперь будем черту проводить. Так. Кладем на первый наш венец, срубленный, как ты тоже понял, в замок или охряпку, во-он то бревешко. — Вася поднялся с земли, отряхивая голые колени, и указал пальцем на облюбованное бревно. — Хватай. Так. Понесли. Так, опускай. Да пальцы убери, отдавить можешь. Ага. Положили, значит. Теперь углы проверим. — Вася присел на колени и посмотрел, прицелившись, вдоль бревна. — Чуток подай свой конец, правей подай. Шибко занес. Левей маленько. Так. Порядок. Очертим углы. — Прораб наметил карандашом на углах ширину продольной лесины и легко, одной рукой, откатил ее в сторону. «Здоровый, черт!» — подумал Павел Иванович с одобрением и симпатией. Вася был невысок, но необычайно широк в крыльцах, на спине его, как у доброго коня, узлами катались мышцы. Гулькин заметил пристальный взгляд учителя и пояснил с кривой усмешкой, стесняясь чего-то:
— В армии штангой занимался маленько. Кое-что осталось. Так. Следующая операция — вырубание лунок. Рубить будем в угол. Местный термин, Павел Иванович. По науке это называется в обло с остатком. — Вася поплевал в ладони, взял топор. — Гляди, учитель!
Глядеть было приятно, потому что прораб Василий Тихонович Гулькин умел управляться топором, к тому же осина была мягкая и податливая, как репа. Белые щепки выделялись на черной земле. Так выделяется осенью первый снег. Жало топора слепяще отблескивало, и по огороду, по стене избы сполошно метался зайчик. Павлу Ивановичу захотелось тотчас же самому взять топор и поработать вдоволь, но Вася взглядом остановил его порыв:
— Смотри внимательно, успеешь еще наломаться. Заноси свою сторону. — Бревно легло в лунки. Вася опять упал на карачки и пригласил упасть на карачки Павла Ивановича. Между нижним и верхним бревнами просматривалась неровная щель. Сквозь щель Павел Иванович увидел обширный двор лаборатории геологов и казенные дачки вдали.