Павел Иванович, тогда еще совсем молодой учитель, развил бурную деятельность, добрался через третьестепенных знакомых аж до начальника дороги и косноязыко стал объясняться, кланяясь и прижимая шляпу к животу: так, дескать, и так — Москва, срочно, только вы можете помочь…
Начальник долго не понимал и морщился, как от зубной боли, потом, наконец, разобрался, что к чему, и долго, с удовольствием, смеялся:
— У нас поезда до Москвы пустые идут. В кассе, значит, есть билеты. Всякие.
Павел Иванович совсем растерялся:
— Спасибо… Извините. Ради бога извините.
— Идите, — устало сказал начальник. — Привыкли, понимаешь, с черного хода.
«И вот опять с черного хода я, — подумал Зимин с горькой усмешкой. — Да еще как!.. Как боров Рудольф — с хомутом на вые».
Павел Иванович беспокойно закрутил головой, сердце его екнуло и где-то в самой глубине существа зажглось искоркой, все разгораясь предчувствием великой беды. Зимин сперва прибавил шагу, потом припустил дурной рысцой в направлении своей дачи. Уже возле колонки, метров за сто от дома, он понял, что предчувствие не подвело его. Издали Павел Иванович увидел, что жесть на крыше летней кухни искорежена и смята, будто консервная банка, которую вскрывали пьяной рукой с помощью гвоздя или зубила. Торцовая стена кухни была разбита в прах, доски валялись по всему двору и дымились.
Потом Павел Иванович впал в тупое забвение и, сидя на скамье, наблюдал безучастно, как дед Паклин снимает с проводов лодочным шестом голубые рейтузы жены Сони, как хлопочет Гриша Сотников, заметая следы. Гриша походя наставлял деда Паклина:
— Чуть чего спросят, говори: известку гасили, взорвалась известка, она потому что с карбидом оказалась.
— Все из-за тебя, Гришка! Будь он проклят, твой самовар!
— Рази я виноват, что реле отказало.
— Реле-меле! А вдруг милиция нагрянет?
— Не нагрянет. Никто не заметил, видишь, на улице пусто.
Дед Паклин снял голубые рейтузы с проводов, Гриша Сотников кое-как приколотил стенку летней кухни и пригладил по возможности жесть на крыше.
— Ну, все! — сказал Сотников. — Айда, старик. — И показал подбородком на Павла Ивановича: — Совсем опупел парень, как бы его еще кондрашка не хватила?
— Молодой, выдюжит, поди, — равнодушно отозвался дед.
Потом перед Зиминым остановилась его супруга Соня, в руке она держала чемодан. За спиной Сони пряталась дочь с рюкзаком на плечах.
Соня долго, пристально глядела в лицо мужу и качала головой, как над покойником:
— И до чего же ты докатился, Паша! Как хочешь, а у меня сил больше нет. Мы уходим. Это не отпуск, это — мука.
Дочь украдкой от матери обернулась напоследок, махнула отцу рукой и показала язык: она шутила, она прощала его. Что ж, и на том спасибо.
Павел Иванович остаток дня бесцельно, все той же пьяной походкой, бродил по селу и заглядывал людям в глаза, искал ответа на вопрос: знают они про его позор или еще нет? Он был виноват перед всеми.
Неподалеку от сельсовета учителю Зимину повстречался директор школы Роман Романович. Столкнулись они нос к носу, и директор заблажил от радости:
— Вот ведь как, на ловца и зверь бежит! К тебе все собирался, да завертелся тут, как белка в колесе. Из отпуска отозвали ремонт заканчивать, без меня все остановилось. — Роман Романович привычно крутил на пальце связку ключей. — Не могут без меня и шагу шагнуть. Знаешь, Паша, я ведь в Томск ездил, в архивах рылся. И вот что выяснилось. Их два было!
— Кого?
— Сыча. Два было. Два атамана. Так не наш клад зарыл, а второй, который на Енисее орудовал.
— И что ты думаешь делать?
— На Енисей ехать надо, Паша. Попрошусь, скорее всего, туда работать.
— Куда?
— Ну, в Красноярский край. Да вот жена…
— Она тебя не любит?
Роман Романович ничего не ответил, лишь почесал нос и отвернулся. Дальше он начал излагать план поисков клада в Красноярском крае. Павел Иванович плохо слушал директора, он смотрел вниз. Там, внизу, около продуктового магазина, маячила желтая цистерна на тележке и с надписью: «Керосин». Около бочки мыкалась небольшая очередь, и продавец был в белом фартуке.
Павел Иванович перебил речь директора странным вопросом:
— Найдешь канистру?
— Зачем канистру?
— Керосину подкуплю. У меня керогаз.
У Зимина не было керогаза.
— Пойдем, возьмешь. Я к тебе подбегу вечерком, да? Развеем горе веревочкой, да?