В океане. Повесть

- Подсменить? Сбегай, оденься потеплее. Видишь, не очень-то оно ласково, наше Баренцево море, - прокричал Жукову сквозь ветер Фролов.

Жуков отрицательно качнул головой. Он действительно очень продрог на резком северном ветру в своем коротком, туго застегнутом бушлате. Но он неустанно, закоченевшими пальцами, прижимал к глазам тяжелый бинокль, вел им по волнам, по береговой черте, по небу в своем секторе наблюдения.

Чтобы не сорвало ветром бескозырку, он держал ее ленточки в стиснутых зубах. Его чернобровое смуглое лицо хранило какое-то особо значительное выражение.

Фролов давно вышел на мостик. Шрам под повязкой на голове почти не болел. Он совсем не был похож на больного. Его полные розовые губы счастливо улыбались.

Почти все время проводил он теперь на верхней палубе, несмотря на пронзительный ветер и усиливающуюся качку.

Ветер гудел в снастях все сильнее. На серых, длинных, бегущих от океана волнах вспыхивали язычки беляков. Горы отвесно срывались к воде - то коричнево-черные, то белеющие снеговыми вершинами, то до самого подножия поросшие нежно-зеленым мхом. Узкие трещины фиордов врезались в береговые массивы.

Невозможно было оторвать глаз от величественных картин заполярной природы, от этих сопок - свидетелей легендарных подвигов советских моряков. И снова захотелось Фролову повидаться с Агеевым - старым фронтовым другом.

Фролов увидел мичмана значительно позже, когда, приняв вахту у Жукова, набросив на шею тонкий ремешок бинокля, стал тщательно просматривать море. Уже остался сзади, растворялся в тумане берег Скандинавии - длинная и плоская полоса, слившаяся с океанской водой. Уже прозвучала в громкоговорителе речь начальника экспедиции. Всегда спокойный гулкий голос Сливина дрогнул волнением, когда он благодарил военных и гражданских моряков за отличную работу.

- А теперь, - услышал Фролов в громкоговорителе благожелательный голос Андросова, - наш корабельный поэт лейтенант Игнатьев прочтет стихи, посвященные всем морякам экспедиции.

И над палубами «Прончищева», дока, «Пингвина» зазвучал юношеский голос лейтенанта:

Родина! Над ней и воздух чище
И слабей удары непогоды,
Вместе с доком входит наш «Прончищев»
В Баренцево море, в наши воды.

Нас вели фарватерные тропы
В океанские чужие дали.
У старинных пристаней Европы
Мы на берег сходни подавали.

Где б ни загоралась на причале
Звездных бескозырок позолота, -
Враг ярился, и друзья встречали
Моряков прославленного флота.

Хмурились готические башни,
Будто удивлялись Русской силе.
Мы в угрюмый день позавчерашний
Солнечное завтра приносили.

Небо цвета голубиных перьев
Мирно голубело перед нами,
Механизмы тщательно проверив,
Мы следили зорко за волнами.

И всплыла бесшумно с нами рядом
Мина, затаенная в глубинах,
Разразилось грохотом и градом
Небо цвета перьев голубиных.

Клочья штормовой свирепой пены
Океанская вздымала лапа.
Рифами грозились Лофотены,
Плыл в тумане черный рог Нордкапа.

Но в победах трудных - наша слава!
Знает вахту зоркую несущий:
Где бы наш могучий флот ни плавал,
Это часть родной советской суши!

Курнаков остановился на крыле мостика. Только недавно сдал вахту Чижову, хотел прилечь в каюте, но стоял неподвижно, выслушав сперва речь капитана первого ранга, потом выступление Игнатьева.

Начальник штаба чувствовал себя виноватым перед младшим штурманом. Растроганный стихами, сильнее ощутил эту вину.

Прекрасно работал лейтенант весь поход, не допустил ни одного просчета в обсервации и счислении! Видно, всей душой живет в штурманском деле. И тогда, перед маяком Скумкам, сдал вахту в полном порядке, как уточнили потом, не ошибся ни на кабельтов, ни на минуту… В конце концов, при этих условиях, почему бы ему и не писать стихи!

Голос в громкоговорителе умолк. Немного спустя лейтенант взбежал на мостик - счастливый, раскрасневшийся. Увидев Курнакова, перестал улыбаться, невольно провел рукой по лбу - заправлены ли волосы под фуражку.

- Вы вот что, лейтенант, - обычным своим немного чопорным тоном сказал Курнаков. - Как-нибудь в свободное время продиктуйте мне эти стихи. Сохраню их на память о переходе.