Он искоса взглянул на нее — не навязывает ли опять Татьяне Петровне слишком явно свои чувства?
А бывает — любовь эта самая и до плохого доводит, — продолжал рассудительно мичман. — Вот хоть бы сигнальщик наш Жуков. До головотяпства дошел, нож забыл в комнате у вертихвостки, а тем ножом человека убили.
Разве он ножом был убит?
Мичман от неожиданности вздрогнул. Таня повернулась к нему. Ее губы были приоткрыты, какой-то настойчивый вопрос жил в ее взгляде.
— Точно — ножом…
Он молчал выжидательно, но она не прибавила ничего, опять смотрела вдаль, положив на поручни свои тонкие пальцы. И боцман упрекнул сам себя — вместо задушевного разговора напугал девушку рассказом об убийстве!
— Сергей Никитич, — тихо сказала Таня, — бывало с вами так, что долго мечтаешь о чем-то, ждешь чего-то большого-большого, кажется — самого главного в жизни, а дождешься — совсем все не то и вместо радости одно беспокойство и горе?
Ее голос становился все тише, не оборвался, а словно иссяк с последними, почти шепотом произнесенными словами.
— Какое у вас горе? Скажите?
Но она тряхнула волосами, смущенно закраснелась, благодарным движением коснулась его руки.
— Нет, это я так…
Она поежилась в своем легком пальто.
— Ветер какой холодный. Я в каюту пойду…
Действительно, ветер усиливался. Вода рейда подернулась легкой рябью, хотя чайки по-прежнему покачивались на волнах и горизонт на весте был чист. Но когда Ракитина скрылась за тяжелой дверью надстройки, Агееву показалось, что погода испортилась непоправимо.
Глава четырнадцатая
НОРВЕЖСКИЙ ЛОЦМАН
Караван входил в норвежские шхеры. Лоцман Олсен всматривался в берег, потом взглянул на репитер гирокомпаса.
— Форти дегрис, — сказал лоцман.
— Право руля. Курс сорок градусов! — скомандовал Сливин громко, чтобы слышали рулевой и сигнальщик.
— Право руля, курс сорок градусов! — сообщил капитан Потапов в штурманскую рубку.
Они стояли на мостике недалеко друг от друга: Сливин, капитан ледокола, и норвежский лоцман — невысокий седоватый моряк в черной тужурке с золотыми нашивками на рукавах, в высокой фуражке с королевской короной и латинскими литерами «LOS» на золоченом значке.
Четырехугольный лоцманский флаг: верхняя половина белая, нижняя — красная, вился на мачте «Прончищева». Быстро перебирая фал, Жуков поднимал на нок верхнего рея сигнал поворота вправо.
Впереди маленький черный «Пингвин» поднял такой же сигнал, медленно показывал правый борт.
Рулевой повернул колесо штурвала, смотрел на цифры компаса.
«Прончищев», следуя за движением «Пингвина», сворачивал вправо, тянул за собой идущий на укороченных буксирах громадный, неповоротливый док. Ложась на новый курс, стальная громада дока описывала полукруг.
— На румбе сорок градусов, — доложил рулевой. Караван шел прямо на черную зубчатую стену исполинских ребристых скал, отвесно вставших над водой.
— Фифти файв дегрис, — раздельно сказал, опираясь на поручни, норвежец.
— Право руля. Курс пятьдесят пять градусов, — скомандовал Сливин, вскинул висевший на груди тяжелый бинокль, стал смотреть на близящуюся стену скал.
Казалось, здесь нет прохода, караван идет прямо на берег. Но вот скалы стали медленно раздвигаться, распахивались, как крепостные ворота, открывали узкий лазурно-синий фарватер. А впереди уже вырастала новая, кажущаяся непроходимой стена скал…
Маленькие желто-красные домики — высоко над срывами кое-где покрытых зеленью гор…
Округлые черные островки среди голубой зыби фиорда… Крошечные рыбачьи лодочки на воде. Будто задремавшие в них рыбаки.
Остались позади хмурые волны и штормовой ветер Каттегата. Легкие полосы неподвижных облаков чуть розовели в утреннем небе.
Напряженный, озабоченный голос норвежского лоцмана совсем не вязался с окружавшей моряков театрально красивой природой.
Файв дегрис лефт, — сказал лоцман.
Лево руля. Курс пятьдесят градусов, — скомандовал Сливин.
Опять открылся узкий скалистый проход. Он медленно расширялся, впереди развертывалась широкая синева.
Опершись на штурманский стол, лейтенант Игнатьев тщательно вел прокладку, отмечая тонкой чертой путь ледокола, все его крутые повороты.
Вошел Курнаков, положил бинокль на диван.
Выходим на чистую воду, Пойду, товарищ лейтенант, немного прилягу.
Вы бы по-настоящему отдохнули, Семен Ильич, — самолюбиво сказал Игнатьев. — Могу заверить — вахту сдам в порядке.
Не отвечая, Курнаков вышел из рубки.
На мостике лоцман Олсен приподнял фуражку, пригладил белокурые с сединой волосы, снова надвинул козырек на морщинистый лоб. Быстро по-английски что-то сказал Сливину.
Херре Олсен говорит, — пояснил Сливин Потапову, — самая трудная часть фарватера пройдена.
О, не нужно меня звать «херре»! — Олсен заговорил по-русски, медленно подбирая слова. — Напоминает немецкий… В Норвегии от фашистов много беды.
В таком случае, мистер Олсен…
— Мистер — тоже нехорошо, Напоминает английский. В Норвегии немножко много говорят по-английски… — Олсен подыскивал слова. — Я хочу просить звать меня товарищ.
— Товарищ Олсен говорит, — сказал Сливин, — что самая трудная часть фарватера пройдена, а в Бергене мы получим хороший отдых.