— Ну, а Ракитина что? — спросил рассеянно Андросов.
— С чего-то рассердилась на меня, расплакалась, разобиделась. Я ее еле успокоил, прощенья просил…
— А наружность этого человека можете описать? Фролов молчал, думал. Андросов крепче сжал его руку.
Ну-ка, Дмитрий Иванович, вы же сигнальщик, корабельный глаз, да и в разведке работали немного. Можете описать этого субъекта, который к кораблю подходил?
Стараюсь… — Фролов мучительно соображал. — Лицом как будто даже приятный, черты правильные, все на месте. Волосы? Какие-то светловатые, а скорее темные, шляпой они были прикрыты… Крепкий парень. Пожалуй, повыше среднего роста, а не высокий… Вот как тот, что в баре меня ударил… Хочу описать, а все расплывается…
Он замолчал, поднял недоуменно брови, бледно улыбнулся:
— Это, называется, описал! Не за что зацепиться.
Нет, вы хорошо описали его, Фролов, — сказал Андросов. — Вы очень правильно его описали.
Неужто знаете, кто таков? — раненый чуть было не сел на койке.
Андросов встал, будто не слышал вопроса.
— Вы хорошо описали его, Дмитрий Иванович… Ну, вот что — лежите, поправляйтесь, не мучайте себя ничем. Повторяю, радуйтесь, что отделались так легко. Все высказали, что хотели сказать?
Фролов кивнул.
В таком случае приказываю срочно поправляться.
Есть, срочно поправляться. Голова у меня крепкая, военной закалки. Ни одному фашисту ее не пробить.
Когда Андросов вернулся в салон, обед уже подходил к концу. Таня поставила перед ним тарелку с борщом. Сливин и Курнаков доедали компот.
Олсен, о чем-то задумавшись, медленно разрезал на части на славу поджаренный бифштекс.
Ну, что наш больной? — спросил Сливин.
Дело идет на поправку…
С удовольствием, медленно Андросов ел борщ.
— Сообщил вам что-нибудь новое о бергенском скандале?
— Нет, ничего нового не сообщил. Его волновало, что русских моряков могли объявить зачинщиками драки. Я его успокоил. — Андросов перешел с русского языка на английский. — Думаю, и товарищ Олсен подтвердит, что уличные драки — обычное дело в портах, куда приходят американские моряки. Что вызывающее поведение этих новых оккупантов все чаще ведет за собой протест населения европейских портов. Что вы скажете на это, товарищ Олсен?
— О-о, я? — лоцман вскинул голову, как будто проснувшись.
Андросов повторил свой вопрос.
— Да, к сожалению, я могу это подтвердить. Пьяные скандалы, безработица, неуверенность в завтрашнем дне — вот что принесли нам послевоенные годы. — Олсен снова впал в глубокую задумчивость.
Сливин доел компот, вытер губы салфеткой, встал из-за стола. Вместе с ним поднялся Курнаков. Мерно покачивалась палуба салона. На медном ободе иллюминатора плавилось солнце, яркий световой зайчик запрыгал на скатерти стола.
Андросов и Олсен остались в салоне вдвоем. Андросов ел неторопливо второе. Олсен положил вилку и нож, вскинул свои светло-синие глаза.
Я хочу думать, товарищ, что вы считаете меня другом советских моряков?
Да, товарищ Олсен, я считаю вас нашим другом.
Как друг советских моряков, я должен сказать вам одну вещь, сделать признание.
Андросов тоже положил нож и вилку, ждал.
— Если вы сочтете возможным иметь со мной разговор, так сказать, с глазу на глаз… — продолжал лоцман.
— Конечно, товарищ Олсен. — Андросов позвонил, вошла Таня. — Вот что, Татьяна Петровна, будьте любезны, закажите нам на камбузе хороший кофе. А по дороге прошу вас зайти проведать Фролова. — Таня улыбнулась, с готовностью вышла. — Слушаю вас, товарищ Олсен.
Как бы собираясь с мыслями, лоцман крутил столовый нож. Поджал в нерешительности губы. Положил нож, провел рукой по волосам.
— Я королевский лоцман, я вожу суда в наших водах уже двадцать лет. Но случай, о котором хочу вам рассказать, произошел со мной впервые.
Он снова замялся, чуть покраснели его сухие морщинистые щеки.
— Коротко говоря, накануне отплытия из Бергена меня вызвал к себе мой начальник, сделал мне заманчивое предложение. Он сказал, что ему уже давно не нравится мой вид, что он наконец получил возможность сделать мне небольшой подарок: предоставить отпуск для поправки здоровья. Я поблагодарил его. Я давно хотел отдохнуть и полечиться. Но мой начальник сказал, что я имею возможность начать отдых сейчас же. Это понравилось мне гораздо меньше.
Олсен с достоинством откинулся в кресле, глядел на Андросова из-под седых бровей.
— Это понравилось мне гораздо меньше, — повторил лоцман. — Я сказал моему начальнику, что сперва должен выполнить одно обещание — закончить проводку русских кораблей. Я сказал ему: никогда еще лоцман Олсен не нарушал своих обещаний. Я чувствую себя не совсем хорошо, я благодарен, но я воспользуюсь отпуском после того, как выполню свое обещание.
Он замолчал, Андросов молчал тоже.
— Мой начальник был недоволен. «Мы кормим и поим вас двадцать лет, Олсен, — сказал он, — мы заботимся о вашем здоровье. Разрешите нам самим решить, когда вам идти отдыхать». Он намекнул, что такая моя неблагодарность может испортить ту хорошую репутацию, которую я заслужил у начальства. Откровенно признаться, я поколебался. Я помогаю дочери, которая учится в Осло, у меня на плечах жена — немолодая женщина. Но я снова сказал, что не нарушу своего обещания, я не могу нарушить слово, данное людям, которые помогли освободить от фашистов мою страну.