Поднялся попутный ветер. Он гонит нас к югу. Мы на шестнадцатом градусе северной широты с минутами, а вход в Аденский залив — на пятнадцатом. Пора сворачивать к юго-западу, срезать угол, а то не пришлось бы потом ползти в полветра.
Покончив с обедом, все остались за столом. Норман и Детлеф принесли навигационные карты, Норрис — кинокамеру. Тур открыл совещание. Заявил (для будущих кинозрителей, поскольку для нас это давно не секрет), что «Тигрис» берет курс на Красное море. И попросил штурманов изложить свои соображения.
Слово взял Норман. Он сказал, что мы движемся по кривой, которая выведет прямо к цели: течение у берегов Африки поднимет лодку в более высокие широты, а потому сейчас надо зайти пониже — запастись пространством для маневра.
Тотчас обнаружилось, что единства взглядов у наших навигаторов нет. Детлеф доложил: на немецких картах течение, на которое надеется Норман, не показано.
Норрис выключил камеру, как он всегда делает, когда его соотечественника принимаются щипать.
Спор шел о том, что и меня, и Карло заботит, — пора или не пора закруглять дугу. Тур старался примирить спорщиков, говоря, что разница между 240° и 250° (именно о десяти градусах возник торг) не так уж велика. И тут Норман, неуступчивый Норман, догматик Норман доказал, что жизнь на «Тигрисе» его чему-то научила.
— Если курс 250° поможет моим оппонентам стать счастливее, то не возражаю.
Норрис моментально нажал гашетку, стремясь запечатлеть столь невероятную мягкость и терпимость, но птичка уже вылетела, и кадр остался не снятым.
25.02.78. ХВАЛЮ КОЛЛЕКТИВ
Разговаривали с Туром. Он удивлялся покладистости Нормана и признался, что никак не ожидал ее, думал — штурман поставит на своем. И Карло, со своей стороны, вел себя деликатно. Мы определенно добреем.
Я согласился: у нас сейчас неплохой микроклимат.
— Ты, конечно, заметил — мы перестали нервничать по мелочам, прекратились подначки и насмешки. Теперь уже не бывает так, что вахтенный ждет по часу, пока подменят, и приходит к пустому столу. И прежде чем взять добавку, каждый предлагает поделиться.
Тур кивал удовлетворенно: модель мирного сосуществования оказывалась жизнеспособной.
Меня этот разговор взволновал и настроил на размышления. Полез в свои старые записи, перечитывал характеристики, которые я давал своим спутникам перед стартом, огорчался собственной непроницательности. Хорошо, что люди на самом деле интереснее и сложнее.
Вот, к примеру, Детлеф. Я спервоначалу относился к нему сдержанно, а он работяга, прекрасный моряк, и присутствие его на «Тигрисе» — особенно рядом с Норманом — просто неоценимо.
Или сам Норман. У Нормана масса неприятных привычек. Он не блестяще воспитан. Стоит послушать, как он за обедом командует, ни к кому конкретно не обращаясь: «Сахар, пожалуйста, соль, пожалуйста!» — точно хирург операционной сестре. Но вместе с тем он никогда не съест последнего куска, не преломив его с кем-нибудь. И когда он торчит на мачте, раскачиваясь, что-то прибивая, привязывая, — забываешь о том, что он сегодня забыл сказать тебе «Доброе утро».
Насчет же навигационных ошибок Нормана, о которых я немало писал и которые продолжают иметь место, — легко их коллекционировать, пребывая поодаль.
В общем, пусть себе и дальше, ради бога, играет в начальство и наряжается перед съемками.
26.02.78. САНЧО-МИЛЛИОНЕР
Напишу страничку о Германе.
Рядом с сухощавым Туром он выглядит увальнем: Дон Кихот и Санчо Панса. Так же, как Санчо, Герман любит поесть, попить и поспать.
Спать он умудряется даже на мостике: приляжет грудью на крышу хижины и задремлет минут на пять, проснется, топ-топ ко мне, глянет на компас, топ-топ обратно. Забавный мужик.
Карманы у него вечно набиты конфетками, сигаретами, жвачкой. Всех он угощает, всех зовет к себе в гости в Мексику, но никогда никого всерьез.
Наш фабрикант не так прост, как кажется. В Ормаре, например, он сориентировался мгновенно — охмурил местного парня, одарил пачкой сигарет, и бедняга всюду следовал за Германом как носильщик.
— Брат мой, — говорил Герман, — мне нужно туда-то. Возьми мой чемодан, и пошли.
Карло, таскавший, несмотря на больную ногу, свои камеры и объективы сам, высмеял Германову предприимчивость. До сих пор то и дело на борту слышится: «Герман, ты мой брат, принеси мне попить (или передай тарелку, или приготовь бутерброд)».
Герман не обижается — или не подает виду. Понимает, что посреди океана его чековые книжки ничего не значат.
А покупать услуги он привык, в житейских мелочах выгадывает изобретательно: не успеешь сообразить, а уже попался.