А Тур между тем, рискуя прослыть бесхарактерным, равно щадит и Норманову амбицию, и Карлову пристрастность, и Асбьернову инфантильность… Тур верен главному: тому, что нас объединяет, а не наоборот.
Мы закончили вконец затянувшийся полузавтрак, полуобед. «Зодиак» задерживался. Я пошел мыть миску и увидел, что к нам движется мотобот, а в отдалении маячит судно странных очертаний, с лебедкой. На борту мотобота надпись: «Язон».
Судно — спасательный буксир — было норвежской приписки. Молодой капитан по фамилии Хансен радостно нас приветствовал.
С подобной вестью медлить негоже. Через минуту мотобот нес меня к берегу. Норман остался ждать шлюпки и Paшада.
Рашад маялся на кромке пляжа, с опухшим лицом и затуманенным взором. Ночь выдалась для него бурной. Вероятно, нажевался бетеля или другой какой-нибудь дряни.
— Что с тобой?
— Устал.
— Болен?
— Устал. — И прячет глаза. Попросил норвежцев переправить его на «Тигрис», поскольку «Зодиак» отсутствовал, неугомонные съемщики уплыли на нем, наверно, в каньон.
От палаток береговой охраны быстрым шагом спешил Тур.
— Говорите по-английски? — крикнул он капитану еще издали.
— Хансен, Берген, — ответил тот. Тур расхохотался.
Они моментально условились, что «Язон» проводит нас до Карачи и, если понадобится (обязательно понадобится: заверил мысленно я), возьмет на буксир. Капитана не смутила задержка из-за кинопраздника, он вообще предложил отойти завтра утром. Выкраивались полсуток откровенно туристских, без хлопот.
На «Ролексе» слегка за полдень, до гулянья два с половиной часа. Прикинул: дай схожу в поселок, побываю на базаре и взгляну, как здесь принято выражаться (в лоции тоже так написано), на «акулью индустрию».
Пакистанец, который все время старался держаться к нам поближе и показывал свое очень секретное удостоверение, вызвался меня сопровождать.
Шли знакомой дорогой, он без умолку болтал на смеси английского и урду. Когда навстречу показывались женщины, он громко предупреждал о чужаке, они сворачивали, садились на землю и закрывали лица.
Базар представлял собой несколько кривых улиц с лавочками, где имелись различные, усеянные полчищами мух, товары. Продавцы и покупатели изумленно на меня глазели.
Осмотрев базар, пошли к акулам. Индустрия давала о себе знать уже на дальних подступах — острой вонью и ручейками мутной жижи, сочившейся из-под забора.
Площадка, огороженная пальмовыми циновками; на воротах, как вывеска, — громадный акулий хвост и челюсти, сквозь которые я свободно бы пролез.
Внутри ограды кучами лежит мелкая свежая рыба, а рядом, в ямах, обмазанных глиной, по колено в багровой жидкости стоят люди и перебирают акулье мясо.
Я не очень брезглив, случалось и перекусывать в анатомическом театре, но тут стало тяжеловато.
Надо еще упомянуть о невероятном количестве (мухи — само собой) кошек и собак, причем последние в большинстве своем тощие и облезлые, очевидно из-за отравления витамином А, так как они жрут акулью печень.
Провожатый настоятельно приглашал в чайную, но я отказался.
На обратном пути встретили Германа. Герман фотографировал верблюда, а вокруг покатывалась от хохота толпа ребятишек, для которых Герман был таким же зрелищем, как для Германа верблюд.
У палаток нетерпеливо прохаживался Тур:
— Подите поглядите на пирамиду!
— ?!
— Ну, не пирамида, скорей пирамидка, ступенчатая, не древняя, но ориентирована по странам света.
Мистический человек Тур — куда ни ступит, там непременно отыскиваются пирамиды. После двухчасовой прогулки под палящим солнцем археология, каюсь, меня не прельщала. Чуть-чуть обиженный Тур увлек за собой Германа, а мы с Карло улеглись в палатке на койки и расслабились.
Затем состоялся деревенский праздник. Парни и мальчишки стучали в барабан из акульей кожи, плясали и пели, устроили борьбу. Педагог-устроитель распоряжался, вел программу, суетился больше всех и посматривал на гостей — довольны ли.
Мы, правду сказать, не были довольны. Жалели, что затеяли эту съемочную показуху. Унылым и натужливым выглядело веселье по заказу, возле нищих домишек, на усыпанном рыбьей чешуей песке.
Тур хмурился. Возможно, он вспоминал свою Фату-Хиву, остров, где его мечты о первобытном блаженстве развеялись в дым. Но и Фату-Хива по сравнению со здешними местами рай земной.