В последнее время много пишут о том, что экипажи «Салюта» стали впрямую выполнять народнохозяйственные задания: ведут геологическую разведку, сообщают об ураганах и лесных пожарах, высматривают рыбные косяки. Несомненно, объем подобных работ с каждым полетом будет увеличиваться, и это прекрасно.
Только никогда все же не сведется роль космонавтов к несению пожарных, метеорологических и прочих утилитарных вахт.
Взаимоотношения теории и практики гораздо сложнее, чем о том порой толкуют в научно-популярных лекциях, — и знаем ли мы сегодня, чем, как, в какой области послужит людям тот же «Тигрис», скромный, каботажный, совершенно уж непрактичный его поход?
«АКАЛИ»
Шесть лет назад, в мае, от африканких к американским берегам отправился трехкилевой понтонный плот. Стартовала экспедиция «Акали», которую организовал мексиканский антрополог
Сантьяго Хеновес, наш сотоварищ по «Ра».
«Наша цель связана не с этнографией, не с медициной, не с установлением какого-либо рекорда. На борту «Акали» мы собираемся наблюдать и изучать самих себя».
Команда плота состояла из пятерых мужчин и шестерых женщин. Сто один день, гонимые мощным северным экваториальным течением, они прожили на восьмидесяти четырех квадратных метрах бок о бок, фиксируя свои ощущения, вплоть до интимных — им уделялось особое внимание, — в графах несчетных опросников. Остряки-газетчики обзывали «Акали» «плотом секса», на шаржах он красовался с бюстгальтером на мачте вместо флага.
Я не из тех, кто при слове «секс» скалит зубы. Любовь ничуть не меньше всего другого заслуживает изучения.
Что, однако, меня смущает: зачем для этого изучения грузиться на понтон и плыть из Лас-Пальмаса к острову Косумель?
Одно из двух: либо любовь в океане та же, что на суше, и тогда идея эксперимента беспредметна. Либо — не та же, а тогда опять-таки в чем идея? Человечество не собирается жениться и разводиться на плотах.
У нас на «Тигрисе» тоже ситуация достаточно искусственная, и мы тоже наряду с прочими занятиями «наблюдаем и изучаем самих себя», однако проблемы наши, ей-ей, жизненней, хотя прозаичней.
СЪЕДЕННЫЕ ОРЕХИ
Герман проверял запасы провизии, глянул в коробку с кокосами в шоколаде и обнаружил, что из двадцати штук осталось три.
Жестких продовольственных норм на борту нет, едим вволю, исчезла не еда, а лакомство, — и тут уже настораживает моральный аспект.
Несколько дней назад, помню, слышал возглас именно насчет них, кокосов, — пора, мол, прикончить, а то протухнут. Постановили дождаться, пока за стол соберется вся компания, чтобы пир был общим, — и благополучно про коробку забыли. А кто-то, выходит, не забыл. Выбрал момент и пороскошествовал втихомолку.
Тур попросил меня пожурить ребят без него, пока он будет на вахте. Я пожурил. Ребята возмутились, особенно Детлеф, но не повинился никто. Жаль. Беда не в конфете, а в характере отношений.
А сейчас выскажу крамольную мысль: с определенной точки зрения эпизод с кокосами меня устроил. Он явился для меня — бортового психолога — важным сигналом: на «Тигрисе» перестали друг друга стесняться, сняли, так сказать, галстуки и крахмальные воротнички.
БЕЗ ВОРОТНИЧКОВ
На «Ра» тоже первое время был «фестивальный» период, когда каждый старался повернуться к спутникам исключительно парадной стороной. Затем настали будни, мы знали, что они наступят, с тревогой ждали и заранее опасались их прихода, но боялись, как выяснилось, напрасно. Пусть без трений не обошлось, но в них-то и начали рождаться и закаляться истинные связи.
«Полюбите нас черненькими», — восклицал некий персонаж «Мертвых душ». Вот мы и становимся «черненькими», вернее, в крапинку, домашними, не прячущими ни достоинств своих, ни изъянов. Медовый месяц минул. Теперь примемся притираться всерьез.
Чтобы уж закончить о еде — большим спросом пользуются черные сухари. Тур не перестает удивляться тому, как это они хранятся, не плесневея, столь долго. Секрет прост: не давать сухарям подмокать.
ЧЕМ ЗАНИМАЕМСЯ
Погода в основном штилевая, ветерок то проснется, то стихнет, и мы без конца поднимаем и спускаем парус. Делаем это до того часто, что жизнь на борту похожа на сплошное парусное учение.
Манипулируем с гротом поменьше, с гротом побольше, починенным в Гамбурге после Нормановых портняжных упражнений, с топселем, фамильярно называемым в обиходе «носовым платком». Ставим тот, этот, по очереди, оба сразу. Распяливаем парусину на кустарном, из гребного весла, гике, дабы улавливалось и слабое дуновение. Когда дуновения исчезают, бросаем плавучий якорь и дрейфуем.
Весь вечер проспорили, убирать или не убирать на ночь «носовой платок», вроде бы надо, ветер оживает, но наверху перепутались веревки и карабкаться на мачту неохота. Ладно, не будем убирать. Но после ужина Норман вдруг нахмурился и полез воевать с канатами. «Не понимаю, — вздохнул Тур, — пока было светло, прохлаждались, в темноте — давай работать». Веревки были перерезаны, топсель упал — и тотчас, будто в насмешку, улегся ветер.
Закрепляем руль в позиции «на поворот», чтобы он обуздывал жгучее желание «Тигриса» свернуть вправо, — откуда это упрямство, не понять, так, видимо, складываются силы, действующие на корпус, парус и надстройки.
Перевязываем — с великими трудами — ножны боковых килей, вспомнив, что по советам саутгемптонских мудрецов они должны быть позади мачты.
А в промежутках — как на любом дрейфующем судне — экипаж благоденствует, капитан бдит и ищет, чем бы команду занять.
ЗАВТРА — ГРЕБЛЯ
Играли с Норманом и Асбьерном в шахматы (двое играли, третий маялся над душой). Подошел Тур, окинул доску хозяйским оком.
— У меня предложение. Оказалось, он придумал нам забаву
похлеще прочих. Если завтра ветра не будет, попробуем грести.
— Что врач по этому поводу думает?
— Врач думает, что это полезно для здоровья и для съемок неплохо, а для остального — ерунда. Помнишь, как мы гребли в Омане? За полтора часа — чуть больше полукилометра. И это в закрытой гавани!
— Ветер мешал.
— Да, на последнем кабельтове, а до того?
— И все-таки, если грести восьмером и подменяться, за день наверняка продвинемся миль на девять-десять.
Представил себе: целый день — «Пошел! Пошел!», — и мне стало грустно. Соседи тоже радости не испытывали. Тур же увлеченно развивал идею. Мол, эта акция имеет также научную ценность, потому что древние шумеры гипотетически гребли.
Я сказал: «Гипотетически они заставляли грести рабов».
Ничего себе открывалась назавтра перспектива…
В сумерках мне показалось — не ручаюсь на сто процентов, — что суровый материалист Карло, отрицающий суеверия, исподтишка постукивает по дереву мачты, колдует, вызывая ветер.
И он его накликал! Задуло ровно и сильно, мы лихо бросились поднимать паруса, и главный, и вспомогательный. Ветер не прекращался до утра и против обыкновения не утих и утром. Герман хлопал себя по животу и подпрыгивал, распевая: «Гребли не будет, гребли не будет!»
ЖЕЛАННЫМ КУРСОМ
Человек, севший в поезд, в первые минуты путешествия с любопытством глядит в окно.
Потом — раньше или позже — он открывает книжку, забирается на полку дремать, заводит знакомства, обследует вагон-ресторан — и даже забывает порой о том, что едет.
Я поймал себя на сходной забывчивости.