Поселок стал цивилизованным, каменным, однако усадьбы совершенно того же типа, что и циновочные: дом, подсобное помещение, дворик, забор.
В один такой дворик меня завели, я было решил, что мы у цели, ан нет, рано радовался. Хозяин, говоривший по-английски сносно, предложил мне стул, выслушал, закипел: «Друзья, друзья!» — объяснил что-то провожатым, и мы двинулись дальше.
Подошли к дому, выглядевшему солидней прочих. Двор, коридор, поворот, комната. Первое, что я увидел, — кровать. На ней сидел человек в форме, весь в мухах. Воздух был насыщен мухами, как парился паром. В жужжащей атмосфере восседали еще три джентльмена: пакистанец, Герман и Тур. Они пили чай из стаканов, сплошь облепленных мухами. Завидев меня, они приветственно замахали руками, послав на меня тучу мух, я тоже приветственно замахал, отсылая мух назад.
На шее у меня висел фотоаппарат: тот, кто в форме, спросил: «Удалось сделать снимки?» — «Да!» — с гордостью воскликнул я. Тур и Герман расхохотались, пакистанцы — полицейский и начальник рыбного промысла — им вторили. Берег— запретная зона, и появляться здесь иностранцам, а тем более фотографировать не дозволяется. Но пленку никто не отбирал, не засвечивал, хозяева были настроены добродушно.
— Есть паспорт? — весело осведомился полицейский.
Протянул ему визитную карточку. Начальник рыбной конторы попросил и себе такую же, поблагодарил и бережно спрятал.
Тур торжествовал: по мнению здешних знатоков, наша стоянка в заливе — лучше не надо и перебазироваться куда-нибудь нет никакой нужды. Завтра утром в Карачи пойдет дау с грузом соленых акул и сопроводит нас. Обстоятельства складываются прекрасно.
Вышли на улицу и услышали треск мотоцикла. Кто это катит в клубах пыли? За рулем — офицер, а за ним — вот встреча-то — Карло! Бродя по поселку, он попал прямо в руки начальника береговой охраны, которого мы разыскиваем.
Отправились все вместе в обратный путь, к деревеньке, к палаткам; они — это я заметил, когда еще шел сюда, — стоят как раз на траверзе «Тигриса». Неужели не уследили за его приходом? Хотя да, была пятница, выходной день, и бдительность слегка притупилась. Зато в остальные дни — ох, рано встает охрана!
Рядом с палатками — небольшой домик, вроде сторожки, в нем нас ждали Эйч-Пи, Детлеф, Норрис, Тору, мы обрадовались им, они нам, словно век не виделись. Состоялась краткая процедура паспортной регистрации — наши имена и прочие данные были зафиксированы на бумаге.
Далее компания, только что собравшаяся вместе, вновь разделилась. Карло, Тору, Детлеф поспешили к «Зодиаку», возле которого уже, наверное, соскучился Асбьерн. А для оставшихся обещал организовать транспорт главный рыболов.
Но прежде он ушел договариваться об аренде завтрашней дау и отсутствовал минут сорок. На часы мы, правда, избегали смотреть и всячески старались скрыть нетерпение.
Вернувшись, пакистанец объявил, что дело в шляпе, что дау отправляется с противоположной стороны перешейка и мы туда должны добираться своим ходом. Лицо Тура на мгновение вытянулось, но он справился с эмоциями и выразил сердечную благодарность.
Четверть пятого, а на три назначался радиосеанс. Давным-давно пора домой. «Да, да», — соглашались хозяева, улыбались, шутили и не ударяли палец о палец. У берега не виднелось ни катера, ни мотобота, на песке обсыхали весельные каноэ. Очевидно, какая-то из них и послужит транспортом. «Это ж по меньшей мере еще час», — шипел Тур.
Явились лодочники и занялись спуском каноэ на воду.
Спускали ее, перекладывая от кормы к носу четыре деревяшки с желобом для киля. Пять шагов — и пауза. Три шага — и пауза.
Наконец, нас пригласили садиться.
Усаживались на дно, как при академической гребле, только лицом вперед, тесно, чтоб уместиться. Кроме нас пятерых, село еще восемь человек: двое на веслах, один правит, двое — начальники, прочие просто так.
Лодка пошла, и Тур завопил, как оглашенный: «Утопим камеры! Норрис, сядь по центру! Юрий, держись!»
Норрис никак не мог просунуть свои длинные ноги под банку, мне не хотелось хвататься за борта, так как ладони прилипали к акульей смазке, а схватиться подмывало, ибо лодка качалась и норовила опрокинуться. Но спутники наши чувствовали себя превосходно. Зря мы, видимо, опасались: длинные шесты-весла с деревянными кругами на концах служили по мере надобности ауттригерами, гребцы опирались ими на воду и убирали крен. Все же и при понимании этого ощущение, что сидишь на плечах канатоходца, не исчезало.
Работяжка «Зодиак» успел сбегать к «Тигрису», разгрузиться, вернуться на берег за последним пассажиром и нагнал нас на полпути, как ту черепаху из басни. Мы передали с борта на борт, от греха подальше, аппаратуру и длинноногого Норриса. Норрис, оценив картину со стороны, заржал и вскинул камеру. Я представил себе, как торчат из пироги наши головы: моя — в белом картузе, Тура — в кепи, Германа — в индийской повязке, Эйч-Пи — без ничего, белобрысая, и разделил Норрисово веселье, а товарищи с готовностью разделили мое, так что мы вправду чуть не перевернулись — от общего хохота.
Третий челночный рейс, уже совсем коротенький, Асбьерн сделал специально для нас. И мы с Эйч-Пи не без удовольствия перелезли на «Зодиак», оставив Тура и Германа допивать чашу экзотики до дна.
Что касается вещественной чаши, то вскоре по прибытии на корабль она заходила по кругу. Семь пакистанцев воздавали должное араке, кофе и печенью. Восьмой нес вахту в каноэ, удерживал ее у борта и тоже не был обнесен.
На «Тигрисе» нас ожидало известие, полученное Норманом: из Карачи вышел буксировщик, следовательно, нужда в дау отпадает. Тем не менее — огромное спасибо добрым ормарцам, не пожалевшим для нас хлопот.
Мы тепло попрощались с ними, и лодочка-эквилибристка, шустро взмахивая лапками, засеменила прочь.
Вечер и ночь прошли спокойно, без происшествий, кроме того, что ветер посвежел.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Проснулся от чудного запаха, в реальность которого не сразу поверил. Попросил Тура — он славится обонянием — угадать, что на завтрак. «Чую блины», — подтвердил он и, довольный, крякнул.
Творец пиршества Асбьерн под удары в колокол последовательно извещал, что до приема пищи восемь с четвертью минут, пять и три четверти и — ура! — ровно две с половиной секунды. «Доброе утро», — сказал я по-русски, садясь за стол, и услышал в ответ: «Гу моррен», «Гутен морген», «Гуд морнинг», «Буэнос диас», целую гамму разнообразных «добрых утр».
Так у нас заведено: здоровается каждый на родном языке.
За едой обсуждали программу дня.
Тур предложил до прихода буксира форсировать киносъемки. На пленке нет пока ни верблюжьих караванов, ни деревенского быта, ни — в должном количестве — пейзажей. Важно, чтобы снятое не имело абстрактно-этнографического характера. Фильм прежде всего о путешествии «Тигриса». Пусть оператора сопровождает кто-нибудь из экспедиции, готовый, когда нужно, дополнить своим присутствием кадр.
Задача ясная. Но ее вдруг запутал Норман. Он взял слово и произнес длинную, набитую терминами речь о документалистике, о скрытой камере, о методах репортажа. Мы сперва не понимали, к чему он клонит. А клонил он к тому, что надо послать на сушу не двоих, но троих-четверых, и детально инсценировать (он выразился: «Восстановить событие») вчерашние приключения, визит в поселок, знакомство с местным начальством и т. д.
Норрис одобрительно поддакивал, и нас осенило: суть не в каньонах и верблюдах, до них ли, если сам Норман не запечатлен на пакистанской земле! Эпопее «Бейкер на «Тигрисе» грозит идейно-художественный ущерб, и на это нам прозрачно намекают.