В бой рвался Карло, сейчас наговорит резкостей, и вспыхнет скандал. Но Карло меня порадовал. Спокойно и доказательно он объяснил, что ормарский эпизод нуждается лишь в досъемках, доснимать следует монтажно, с учетом имеющегося материала. Странно будет, если на экране в «Зодиак» усядется Эйч-Пи, а выпрыгнет из «Зодиака» Рашад. К сожалению, Рашад и Норман не сходили вчера с корабля, значит, и сегодня придется обойтись без них.
Норрис — он как-никак профессионал — признал правоту оппонента, Норман умолк.
Итак, на съемки отправились оператор Герман и статист Асбьерн. На Асбьерна пал выбор потому, что он лучше других управляется с «Зодиаком», киногеничен, спортивен и по скалам лазает ловко, а лазать предстояло, Герман предвкушал грандиозные ракурсы.
— Полтора часа и не более, — повторял Тур, провожая киногруппу. — Помните, шлюпка у нас одна!
Они уплыли, арестовав экипаж «Тигриса» на рейде, лишив с берегом всяческих контактов. Как всегда бывает, контакты тотчас же после их отъезда остро понадобились.
Бахрейн сообщил по радио, что никакой буксир к нам не идет и не собирался идти, кто-то, неизвестно кто, напутал. Тур вскипел. Надо немедленно мчаться на сушу, извиняться, бить челом, срочно организовывать новый эскорт, так как дау, с которой договаривались, уже ушла в Карачи. А мчаться не на чем, шлюпки нет.
Мы успокаивали шефа: полтора часа ничего не решают. Мы упустили из виду, что, когда Герман начинает работать, он забывает обо всем…
Час за часом тянулся в нервном ожидании. Берег сквозь стекла бинокля так близко! Кажется, различаешь даже две крошечные карабкающиеся в гору фигурки. Но привлечь их внимание мог бы разве что дым сигнального костра.
Вновь и вновь Тур связывается с Бахрейном. Диалоги осложнялись тем, что ни единого слова не произносилось впрямую. Тур мялся, недоговаривал, разводил дипломатию — он хотел получить буксировщик не по просьбе, а в виде подарка, который мы соизволили бы принять. Он боялся, что экспедицию сочтут неспособной обойтись без чужой помощи.
Бояться же, в сущности, было нечего.
«Тигрис» благополучно прибыл в Пакистан, Ормара или Карачи, не столь уже важно. Имей мы, скажем, в распоряжении вертолет, мы могли бы оставить корабль в этой бухте и слетать на два-три дня в любые нужные нам пункты страны.
Пилот не перестает быть пилотом оттого, что последние плиты аэродромной полосы проезжает за тягачом. В такси или на метро добирался с вокзала пассажир — все равно он только что с поезда.
Буксировка, ни в чем нас не компрометируя, желанна экономией драгоценного времени. Состояние корпуса «Тигриса» свидетельствует: полжизни он уже прожил. За восемьдесят дней на воде (сегодня ровно восемьдесят) он погрузился примерно на метр; еще метр в запасе, но теперь, когда камыш намок, скорость погружения увеличится.
Допустим, впереди месяца полтора, до того, как сядем на палубу. За эти шесть недель хорошо бы сплавать подальше, вернуться от Азии к Африке, пересечь экватор, спуститься к Мадагаскару — планов хватает. И жалко тратить лишние сутки на бессмысленную перекочевку из одного пакистанского порта в другой пакистанский порт.
А похоже, что это нас и ожидает.
К тринадцати часам на судне воцарилась молчаливая паника. Никто ни с кем не заговаривал. Каждый читал мысли другого: пошли в каньон, полезли наверх, сорвались, разбились.
Детлеф забрался на мачту с биноклем и доложил: «Зодиак» на суше, вокруг ни души.
Самое ужасное в жизни, по-моему, — неопределенность и сознание собственного бессилия, невозможность вмешаться. Хоть плот сооружай из пустых канистр, но против ветра на нем не выгребешь.
Так мы прокуковали, в тоске и в неведении, до пятнадцати часов, покуда Норрис не углядел в тот же бинокль обоих гавриков на пляже.
Что им сказал Тур после их возвращения, опускаю, ибо цитата слишком приземлила бы облик нашего знаменитого лидера. А приехали они довольные, без угрызения совести, с кучей любопытных находок, в основном обызвествленных ракушек.
Таким образом, бесповоротно определилось, что сегодня нам отсюда не сдвинуться. День пропал. Дабы не проворонить завтрашнего, принято решение командировать в деревню делегацию с ночевкой. Задача — обеспечить киносъемку местного населения и — в который раз уже — ангажировать дау до Карачи.
Делегаты — Карло и Рашад.
Они отчаливали опять же под роскошные запахи — Эйч-Пи стряпал пиццу с рисовым пудингом. Но ждать ужина не пожелали — были полны энергии и решимости не подкачать.
Ночные вахты нынче отменились: ветра нет совсем и волнение нулевое.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Встали затемно. Тур и Детлеф, доглатывая куски на ходу, бросились к шлюпке — будить послов и спрашивать с них отчета.
Путешествие на «Зодиаке» туда и обратно занимает сорок пять — пятьдесят минут. Эйч-Пи — он за перевозчика — вернулся с информацией: Карло и Рашад времени не теряли, шхуна найдена и зафрахтована, деревенский учитель обещал ближе к вечеру организовать народное гулянье.
Отбыли с судна Тору и Асбьерн: Тору — снимать пейзажи, Асбьерн — сниматься на их фоне.
Спустя пятьдесят минут «Зодиак» вновь у борта. Очередная информация от Эйч-Пи: шеф распорядился уволить на берег всех желающих. Дежурить, приплыв с последним рейсом, будет Рашад. Он сухопутным гостеприимством сыт по горло, мало спал и киснет.
Сели в шлюпку Герман и Норрис. Следующая очередь — наша с Норманом.
Упаковал сумку со своими аппаратами в пластиковый мешок, взял немного воды, хлеба, сыра и был готов. Подогрел вчерашний обед и кликнул напарника к столу.
Забыл написать: как утром Тур ни спешил, Норрис успел втянуть его в крошечный конфликт. Речь шла о том, что для съемок нужно переставить корабль иначе по солнцу, то есть привязать рулевые весла, поднять парус, извлечь из грунта якоря, развернуться — маневр для «Тигриса» совершенно нереальный в узкой бухте. Однако Норрис настаивал
безапелляционно, как режиссер в павильоне: «Этот прибор туда, а тот сюда». Тур даже растерялся под его натиском.
— Удивительные вы с Норманом ребята, — не выдержал я. — Вчера один вдруг взял на себя роль киномэтра, сегодня второй метит в капитаны.
Норман услышал, промолчал, но запомнил. И сейчас, наедине со мной, за тарелкой спагетти дал волю словам.
Разговор коснулся прежде всего отношений с Карло. К изумлению моему, в адрес Карло высказывалось абсолютно то же, что Карло говорил в адрес Нормана. Оба сетуют на одинаковое: на некомпетентность и бестактный тон.
Что ж, болезнь общая — пусть и рецепт общий. Любому на «Тигрисе» надлежит быть терпимым, не чваниться, не превышать полномочий… и осекся.
На меня глядели глаза искренне огорченного человека, настроенного не шуметь и оправдываться, а разбираться, что к чему.
Он отнюдь не нападал на противника, он стремился — потрясающе! — его оправдать: да, у Карло болит нога, да, его ущемленность можно понять, на «Ра» он был единственным репортером, а здесь их четверо.
Он извинился за свою вчерашнюю эскападу. Извинился за Норриса: парень с фанаберией. И открыл наболевшее:
— Я тоже не полновластный штурман, как на «Ра». Каждую цифру бегут проверять к Детлефу. Разве не обидно?
Меня жег невыразимый стыд.
Подумал ли я хоть раз, что самонадеянный, кичливый Норман испытывает душевный дискомфорт?
Выстроена удобная схема, определены амплуа: тот — субъект, этот — объект. Норман давит, Карло страдает. Но ведь рядом со мной не марионетки, не шахматные фигуры. Рядом со мной люди.
Беспардонный крикун Норман… Именно он, если надо, лезет с ножом на верхушку мачты, что-то там связывает, развязывает, висит над бушующей бездной.