— В общем Максимов сказал — разыскать вас и итти на соединение с ним.
Ширяев вытаскивает карту.
— На соединение с ним? В каком месте?
— Со штадивом связь потеряли. — Игорь скребет затылок мундштуком. — Максимов сам принял решение. Повидимому, штадив от нас отрезан. Последнее место его было километров двадцать от Ново-Беленькой. Но до Ново-Беленькой мы так и не дошли.
— А где сейчас немцы?
— Немцы? Яичницу жрут километрах в десяти-двенадцати отсюда. И шнапсом запивают.
— Много их?
— Хватит! Машин сорок насчитали. Все пятитонки, трехосные. Считай по шестнадцать человек — уже шестьсот пятьдесят.
— А куда движутся?
— Не докладывали. Оттуда две дороги. Одна сюда, другая — вроде грейдера — на юг.
— А Максимов куда приказал?
Игорь тычет пальцем в карту.
— На Кантемировку. Вернее, до села Хуторки. Если там не застанем, тогда строго на юг, на Старобельск.
Подымаем бойцов. С большой дороги сворачиваем. Идем проселком. Кругом, насколько хватает глаз, высокие, сгибающиеся под тяжестью зерен, хлеба. Бойцы срывают колосья, растирают в ладонях, жуют спелые, золотистые зерна. Высоко в небе поют жаворонки. Идем в одних майках — в гимнастерках жарко.
Оказывается, все произошло совершенно неожиданно. Пришли в какое-то село. Расположились. Игорь был с третьим батальоном. Второй где-то впереди, километрах в пяти. Стали готовить обед. Проходящие через село раненые бойцы говорили, что немец далеко — километрах в сорока: сдержали как будто.
И вдруг оттуда, из села, где расположился второй батальон, — танки. Штук десять-двенадцать. Никто ничего не понял. Поднялась стрельба, суматоха. Откуда-то появились немецкие автоматчики. Во время перестрелки убило майора и комиссара. Три танка подбили. Автоматчиков из села выгнали. Заняли круговую оборону. Тут-то Максимов и послал Игоря за нами. Как раз когда он выезжал из села, немцы перешли в атаку — десятка два танков и мотопехота, машин с полсотни. По пути Игоря обстреляли. Ранили лошадь. Откуда у него царапина на щеке, он и сам не знает. Ничего не чувствовал.
Пересекаем противотанковый ров. Громадными зигзагами тянется он по полю, теряясь где-то за горизонтом. Земля еще свежая, — видно, недавно работали. Траншеи чистенькие, аккуратные, растрассированные по всем правилам, старательно замаскированные травой. Трава зеленая, сочная, не успела еще высохнуть.
Все это остается позади — громадное, ненужное, никем не использованное.
Так идем целый день. Иногда присаживаемся где-нибудь в тени под дубом. Потом опять подымаемся, шагаем по сухой, серой дороге. Воздух дрожит от жары. Одолевает пыль. Проведешь рукой по лбу — рука черная. Тело чешется от пота. Гимнастерки у бойцов мокрые насквозь. Портянки — тоже. Даже курить не хочется. Неистово звенят кузнечики.
В каком-то селе бабы говорят, что час тому назад проехали немцы, машин двадцать. А вечером мотоциклистов видимо-невидимо. И все туда — за лес…
Положение осложняется. С повозками приходится расстаться. Снимаем пулеметы, патроны раздаем бойцам на руки. Часть продуктов тоже оставляем — ничего не поделаешь.
Ночью идет дождь — мелкий, настойчивый, противный.
6
На рассвете наталкиваемся на полуразрушенные сараи. Повидимому, здесь была птицеферма — кругом полно куриного помета. День начинается пасмурный, сырой. Мы озябли, в сапогах хлюпает, губы синие. Но костров разжигать нельзя, — сараи просматриваются издалека.
Я не успеваю заснуть под натянутой плащ-палаткой, как кто-то носком сапога толкает меня в ноги.
— Занимай оборону, инженер. Фрицы.
Из-под палатки видны сапоги Ширяева — собранные в гармошку, рыжие от грязи. Моросит дождь. Сквозь стропила видно серое, скучное небо.
— Какие фрицы?
— Посмотри — увидишь.
Ширяев протягивает бинокль. Цепочка каких-то людей движется параллельно нашим сараям километрах в полутора от нас. Их немного — человек двадцать. Без пулеметов. Должно быть, разведка.
Ширяев кутается в плащ-палатку.
— И чего их сюда несет? Дороги им мало, что ли? Вот увидишь, сюда попрут, к сараям.
Подходит Игорь.
— Будем жесткую оборону занимать? А, комбат?
Он тоже, повидимому, спал, — одна щека красная, вся в полосках. Ширяев, не поворачивая головы, смотрит в бинокль.
— Уже… Подумали, пока вы изволили дрыхнуть. Люди разложены, пулеметы расставлены. Так и есть… Остановились.
Беру бинокль. Стекла замокли, видно плохо, приходится все время протирать. Немцы о чем-то совещаются. Поворачивают в нашу сторону. Один за другим спускаются в балочку. Возможно, решили итти по балке. Некоторое время никого не видно. Потом фигуры появляются ближе. Вылезают из оврага, идут прямо по полю.