— Километров шестьдесят-семьдесят. Вон карта лежит.
Я меряю по карте. Выходит шестьдесят пять километров.
— Два перехода еще.
— Если поднажмем — завтра к обеду будем.
— Быть-то будем, но застанем ли мы там кого-нибудь? Боюсь, что не того, кого нужно. Не нравится мне эта тишина.
Подходит адъютант старший, — весь красный от веснушек, — лейтенант Саврасов. У него озабоченный вид. Подсаживается. Закуривает.
— Двух человек уже нехватает.
Ширяев кладет пистолет на портянку и поворачивается к Саврасову.
— Как нехватает?
— Сидоренко из первой роты и Кваст со второй. Вечером еще были.
— Куда ж они делись?
Саврасов пожимает плечами.
— Может, ноги потерли?
— Не думаю.
— Давай сюда командиров рот.
Ширяев быстро собирает пистолет и наматывает портянки. Приходят командиры рот.
Оказывается, Сидоренко и Кваст — односельчане. Откуда-то из-под Двуречной. К одному из них даже жена приезжала, когда мы в обороне стояли. Всегда держались вместе, хотя были в разных ротах. Раньше за ними ничего не замечалось.
Ширяев слушает молча, плотно сжав губы. Смотрит куда-то в сторону. Не вставая и не глядя на командиров рот, говорит медленно, почти без выражения:
— Если потеряется еще хоть один человек, расстреляю из этого вот пистолета. — Хлопает себя по кобуре. — Понятно?
Командиры рот ничего не отвечают. Стоят и смотрят в землю. У одного вздрагивает веко.
— Этих двух уже не найти. Дома, защитнички… Отвоевались… — Он ругается и встает. — Подымайте людей!
Глаза у него узкие и колючие. Я никогда не видел его таким. Он оправляет гимнастерку, убирает складки с живота, — все это резкими, короткими движениями.
— Бегут крысы с корабля! Бегут, сволочи.
Он ставит пистолет на предохранитель и прячет в кобуру.
Бойцы вытягиваются на дорогу. На ходу заматывают обмотки. В руках котелки с молоком. У ворот стоят женщины — молчаливые, с вытянутыми вдоль тела тяжелыми, грубыми руками. У каждого дома стоят. Смотрят, как мы проходим мимо. И дети смотрят. Никто не бежит за нами. Все стоят и смотрят.
Только одна бабушка, в самом конце села, подбегает меленьким старушечьим шажком. Лицо в морщинах, точно в паутине. В руках — рыжий горшочек с ряженкой. Кто-то из бойцов подставляет котелок. «Спасибо, бабуся». Бабуся быстро-быстро крестит его и так же быстро ковыляет назад, не оборачиваясь.
5
С Игорем сталкиваемся совершенно неожиданно. Он и Лазаренко, связной штаба, оба верхом, вырастают перед нами точно из-под земли. Кони храпят. Игорь без пилотки, черный от пыли, на щеке — царапина.
— Воды!
Впивается в фляжку. Запрокинув голову, долго пьет, двигая кадыком. Мы ни о чем не спрашиваем.
— Перевяжи кобылу, Лазаренко.
Лазаренко отводит лошадей. Большая рыжая кобыла — по-моему комиссарова — хромает. Пуля пробила левую заднюю ногу. Кровь запеклась, липнут мухи.
Игорь вытирает ладонью губы, садится на обочину.
— Дела дрянные, — говорит он, — полк…
Мы молчим.
— Майор убит… комиссар — тоже…
Игорь кусает нижнюю губу. Губы у него совершенно черные от пыли, сухие, потрескавшиеся.
— Второй батальон неизвестно где… От третьего — рожки да ножки. Артиллерии нет. Одна сорокапятимиллиметровка осталась, и та с подбитым колесом… Дайте закурить. Портсигар потерял.
Закуриваем все трое. Газеты нет, — рвем листочки из блокнота.
— Максимов сейчас за командира полка. Тоже ранен. В левую руку, в мякоть. Велел вас разыскать и повернуть.
— Куда?
— А кто его знает, куда! Карта есть? У меня ни черта не осталось. Ни карты, ни планшетки, ни связного. Пришлось Лазаренко с собой взять…
— А Афонька что, убит?
— Ранен. Может, уже умер. В живот попало. Направил в медсанбат, а тот тоже вдребезги.
— И медсанбат?
— И медсанбат. И дивизионная рота связи, и тылы… Дай воды!
Он делает еще несколько глотков, полощет рот. Только сейчас замечаю, как сильно похудел он за эти два дня. Щеки провалились, цыганские глаза блестят, волосы спиральками прилипли ко лбу.
— Короче говоря, в полку сейчас человек сто, не больше. Вернее, когда я уезжал, было сто. Это вместе со всеми — с кладовщиками и поварами. Саперы твои пока целы. Один, кажется, только ранен. У тебя горит?
Он прикуривает, придерживая пальцами мою цыгарку. Глубоко затягивается. Выпускает дым толстой, сильной струей.