«Нет, ну а нам-то что делать?»
«Попробуйте охранять общественный поряяя-док… наша милиииция мне уже не подчиняяяется… она никкому не подчиняяется… надо попробывать защитить людей, а то боюсь, к вечеру начнутся погроо-омы… как в сорок пееервом… желаю вам творческих успееехов!»
«Спасибо, родимый.»
«Да, и зайдите в отдел КГБ — он рядом, за стеноо-ой, может, он вам что и посовееетует…»
…За стеной было весело… жужжал неведомый агрегат, превращавший забрасываемые в его отверстую пасть последние скоросшиватели в мелкую бумажную лапшу, бубнила что-то рация, четыре телевизора одновременно транслировали CNN, московский Первый канал, ленинградский Пятый канал и финское ТВ…
Начальник городского отдела, лейтенант Коля Каротамм (фамилия изменена), весело болтая ногами, сидел на столе: «А что, плакать, что ли?»
У меня на сей случай был подробнейший план — с адресами, фамилиями, явками и паролями — когда, откуда, кого брать… достаточно было послать шифрограмму с одним-единственным словом…
«А что они прислали?» — и он потряс в воздухе парой страниц машинописного текста.
«Это же манная каша…»
«Нет. Это директива…»
«Какая еще директива?!»
«А та, что Жуков послал 21 июня 1941 года, вместо единственного слова «Гроза».
«Да?… а что, очень, очень похоже… ты смотри, ни даром говорят, что со стороны виднее… может, и тогда было тоже…»
«Что — тоже?»
«Это я своим мыслям… ну, ладно, бойцы. Я вас сейчас выведу на кукушку, чтобы вам через площадь не идти… а там уж не обессудьте… вот вам Бог, а вот порог…»
…Когда мы шли по загадочным подземным переходам, Исфандиярыч шепотом спросил у Володи: «Слушай, я не понял. Кукушка, это малэнькая питичка?»
«Нет, — ответил информированный Росписной, — это конспиративная квартира».
…Поднимаясь из подвала по узкой лестнице, до рези в глазах пропахшей кошками, Каротамм наставительно говорил: «А пулемета я вам, ребята, не дам… даже если бы он у меня был, не дал бы! Потому что… что? Потому, что мы правоохранительные органы, охраняем прежде всего право на жизнь. А дай вам пулемет, начнете пулять во все стороны… а пока в городе относительный порядок…»
Шмяк.
На булыжную мостовую переулка, прямо у выхода из подъезда — откуда-то сверху упало мертвое тело опрятной такой, аккуратной старушки… почему мертвое? Потому что у живого человека голова не может быть свернута под таким углом…
Со второго этажа донесся жуткий женский крик…
…Обычная до банальности история. Наслушавшись призывов — потребовать компенсацции за ущеррб от оккккупааации, некто Аллик (и нечего смеяться! По-эстонски allikas — «родник», очень поэтииично) решил, пока суд да дело, под шумок слегка европеизировать имущество своих соседей-рюски…
Однако глупая бабка ни за что не хотела отдавать старинную икону — а эти иконы так хорошо покупают в Талллинннне цивилизованные финские туристы, пока еще они относительно трезвые… пришлось выкинуть ее из окна.
Логикой событий Аллику пришлось зарубить топором и ее дочку… а двухлетнюю внучку он собирался утопить из жалости. Ну кому в Эстонии нужен этот рюски щенок… но поскольку Аллик был европейцем, то ребенка он решил утопить гуманно, в теплой водичке… когда мы ворвались в залитую кровью квартиру, он как раз наливал ванну.
У лейтенанта Коли было совершенно спокойное лицо.
Только левое веко чуть-чуть подергивалось…
«Н-ну ладно… вы ведь на машине? Нет, здесь недалеко. У нас, в Палтиски, все рядышком…»
…Клацнул рубильник, и под высоким потолком зажглась запыленная лампочка в проволочном колпаке… справа и слева от прохода уходили вдаль металлические полки, на которых громоздились прикрытые ломким от времени брезентом темно-зеленые ящики.
«Что это?»
«Закрома Родины. На случай… на всякий случай. И сдается мне — что сегодня как раз это тот самый случай!»
…Разумеется, Главным Организационно-Мобилизационным Управлением Министерства Обороны здесь и не пахло…
И кто, скажите, будет устраивать мобилизационный склад на действующем водозаборе, в густом сосновом лесу, за высоким колючим забором? Который и легендируется очень просто — вода же! Весь город пьет… потому и проволока.
И потому там — сидят на вахте очень тихие, скромные, седые старички в форме ВОХР, со спокойными, ледяными, волчьими глазами…
И как вспыхнули их глаза далеким отблеском нездешних, из запредельной, нечеловеческой дали, леденящих душу, черных фар у соседних, замерших в смертельном испуге ворот… когда шестидесятилетние «старички» поняли — их время пришло.
Пришло время пить чай.
Внимательно, несколько раз прочитав удостоверение лейтенанта Коли, посмотрев удостоверение под лупой и чуть ли его не понюхав — старички провели нас в глубь двора, где у сходящихся углом бетонных плит уходил в землю массивный портал, закрытый стальными, тяжеленными даже на вид воротами… ворота распахнулись на удивление легко, с легким скрипом…
А потом с самым индифферентным видом вохровцы действительно пошли пить чай — потому что дел у нас было даже и не на один час…
…«Извольте видеть… здесь база отряда. Какого, какого… откуда я знаю? Партизанского. Наверное.
Мне об этом никто ничего, просто про склад рассказали, при вступлении в должность. Он ведь даже по документам нигде не проходит, есть у нас свои секреты от Таллина… знаю только, что заложен склад еще при Лаврентии Павловиче, царство ему… или куда он там попал, добрый был человек…
Так, родимый, полезай-ка наверх… это где же тебя так разукрасили-то, а? На зоне? Ты смотри, не человек, а ходячая Третьяковка…»
Чуть смутившись, Володя ухватился за край верхнего штабеля, одним движением забросив свое мускулистое тело вверх: «Ну почему сразу в тюрьме… это я как из детдома вышел, так устроился матросом на килькин флот, в рыбколхоз имени Лепсе… там меня после первой получки боцман и наколол, ради шутки…»
«А сидел за что?»
«Да… кошечку утопил, нечаянно… дали пять лет, звонком вышел».
«Пять лет за кошку? Что ты свистишь?»
«Да кошечка-то была районного прокурора… у него дочка со мной гуляла, а потом замуж вышла… за эстонца… ну, мы с приятелем машину пожарную на пирс подогнали, стланевые воды из трюма откачали — гальюн-то в гавани за борт не опорожняют, в трюм, под паелы, это добро стекает — потом к прокурорскому дому подъехали, рукав в окно подали — и свадьбу оросили… а кошечка в подпол упала и не выплыла… жалко кошечку».
«Ну ладно, гринписовец ты наш… не подумай, к письке никакого отношения! Это общество такое, вроде нашего ВООП… шлялись здесь, тюленей спасали, изверги… у людей план квартальный горит, премия накрывается, а они… эх, эх… команды не было…
На тебе монтировку… что там?»
«Сапоги».
«Что на них написано?»
«42\270=Ш, ГОСТ 19137-47»
«О, отлично, яловые…»
«А что у них носки-то зеленые?»
«Гвозди латунные окислились, это ничего… а там что?»
«А тут… сейчас, бумажка какая-то… размер 46–48, рост 180, Комплект — фуражка ПШ на СП, шапка-ушанка из цигейки с суконным верхом, пилотка ПШ, шинель грубошерстного сукна, ватник крытый ХБ, гимнастерка ПШ, гимнастерка ХБ, брюки ПШ, брюки ХБ, носки ХБ, портянки ХБ, портянки байка, ремень поясной кожа, ремень брючный брезент, бязь (для подшивки, что ли?), набор игл… богато».
«И много там того добра?»
«Много… сотни две комплектов!»
«Давай лезь дальше… там что?»
«Так, посмотрим… картонные коробки… внутри банки какие-то, в солидоле».
«Что написано?»
«Норма номер девять…»
«Ого, это кстати, это для души! Каждая коробка — суткодача сухого пайка. Тушенка, сгущенка, фарш колбасный, галеты «Арктика».
«А не стухло, за столько-то лет?»
«У нас — не стухнет… дальше лезь».
«Во… тут ящики, длинные, как гробики…»
«Давай, осторожненько…»
…Скрипнули чуть заржавевшие петли, и под лампочкой, прикрытые ингибиторной промасленной бумагой, сыто блеснули маслом новенькие АК-47… кровавый сатрап заботливо припас для тех, кто придет после него, самое лучшее, что тогда было.