Весной же на плацдарме остался батальон капитана Александра Ерастова.
Представьте себе.
Лес. Километра три в глубину и шириной километра четыре. Сзади Волхов в разлив — метров триста. Впереди — железная дорога. На насыпи сидят немцы.
Подвезти пополнение и боеприпасы практически невозможно. Обстрел такой, что только ночью умудрялись доставить продовольствие и забрать часть раненых.
Немцы шли в наступление с трех сторон.
За неделю батальон там лег весь.
Весь — это совсем весь. Без раненых и пленных. Не было пленных…
Вышло два человека.
Один — младший лейтенант, раненный в челюсть, переплыл трехсотметровый ледяной Волхов ночью.
Второго через пару дней подобрали разведчики на косе, что по немецкому берегу.
Остальные погибли мужицкой смертью.
Бои местного значения…
Ты, читатель, скажешь, что эти бои были бессмысленны?
Немцы там потеряли до полка — ПОЛКА! — эсэсовской пехоты.
Знаете, в чем разница между немецким полком и нашим батальоном?
Еще больше, чем вы думаете.
Сравним стрелковую дивизию РККА и пехотную вермахта:
Думайте дальше сами.
В ярости от потерь вешали убитых уже красноармейцев на соснах, росших на берегу Волхова. Днем стреляли по ним. Чтобы те из наших, кто был на восточном берегу реки — боялись.
Я видел эти гигантские сосны…
В одной из них малая саперная лопатка, вросшая на высоте трех метров от земли.
Иду обратно. Рита Малых сидит бледная, как смерть. Ставили палатку — воткнула колышек в землю. Попала в мину-восьмидесятку.
Все сделали по инструкции, огородили место ВОПа — взрывоопасного предмета — бинтами. Вызвали саперов из Пушкинского военно-инженерного училища — они рядом стояли.
Саперы поржали и объяснили — мина не прошла через ствол, поэтому ею можно гвозди заколачивать. Мы еще не знали этих хитростей… Научимся.
Пока отряд работает по обустройству лагеря, мы с Лехой Винокуровым идем копать. Интересно, черт побери, аж руки дрожат!
Чудовские поисковики нам показали, с чего начинать.
«Вон две ямы, видишь? Там, скорее всего, санитарное захоронение. Идите, копайтесь!»
Ага… Я потом так же прикалывался. Эти ямы — разводка. Там до нас копались уже не один раз.
Но мы взяли саперные лопатки и стали учиться работать.
Копали до темноты.
Нашли три осколка.
И кости!!
Лошадиные, бляха муха…
Ребята из Чудово сидели рядом, курили, пили и комментировали:
— Ниже копайте. В полный рост.
— Вот там копни, видишь, земля ржавая!
— Осколок! Ну, молодцы, поздравляю!
— Гы… Это лошадиная кость. Причем обглоданная.
— Ну ни куя себе!!!!!
— МЕДАЛЬОН!!!!
Вот так вот! Мы нашли в пустом, перерытом десятки раз окопе — медальон!
С бумажкой!
Леха отворачивает лопатой очередной пласт земли, шарит руками в мокрой глине…
— Это что? — недоуменно вертит он в руках черную эбонитовую палочку.
Чудовские аж подпрыгнули.
И бумажка внутри…
Вечером открыли. Пустая, твою мать!
Нет ничего обиднее, чем пустые медальоны…
На самом деле — главная цель Вахты — это поиск вот этих черных смертных пенальчиков.
Не знаю — сколько я нашел. Сбился со счета.
Перестал считать после второго медальона.
Там же. В Лезно.
Лешка Калимов. Из Архангельска. Бумгородок. Жена еще в записке была, Ксения, кажется. Впрочем, могу ошибаться. Не помню уже. А документов рядом нет.
И было ему в сорок втором — тридцать восемь лет.
Не знаю, какой он был.
Фотографий нет. Родственников не нашли.
Черные кости в руках — и все. Почти ровесник… Мне тридцать шесть, пока…
Ну, там еще личные вещи. Ложка, бритва, котелок…
Вы спросите — куда мы их деваем?
А куда их деть?
Если родственники есть — им передаем. Если нет…
Дома храним.
Да. С могилы. Чужие это вещи.
Но выбросить… Рука не поднимается.
Если оставить на могиле, скажете вы? А знаете, кто их потом продаст?
Впрочем, я о медальонах…
Повторюсь. Самое обидное — пустой медальон.
Водос. 1998 год.
Подымаю бойца. Осколки медальона, разбитого пулей… Сгнила записочка…
Это ерунда, что их не заполняли и выбрасывали.
Вот ты, читатель, ты бы выбросил весточку домой?
Последнюю весточку?
Я бы нет.
Заполняли. Мы нашли как-то патрон странный. Пулю боец достал, порох высыпал и, перевернув ее, вставил обратно.
А внутри самодельная записка.
Просто многие заполнялись химическим карандашом. Или чернилами. А они имеют свойство растворяться в болотах.
Обычный карандаш не растворяется.
Перед тобой миска с водой. Суешь туда чистый листок бумаги. Туда осторожно вытряхаешь записку. Потом двумя иголочками осторожно — миллиметр за миллиметром — разворачиваешь ее в воде, распрямляя на бумажном листе. И пытаешься разобрать почерк.
А вот еще…
Если записка пуста — ни в коем случае не выбрасываешь. Когда приедешь домой — она высохнет к тому времени, — сканируешь и в «Фотошопе» делаешь перевод в негатив. И на черном видны элементы продавливания ручкой…
Жаль, что у нас в девяносто шестом не то что «Фотошопа», компьютеров-то не было…
Севастополь. 2009.
Поднимаем бойца. Верховой. То есть лежит на камушках. Сверху тонкий слой мха.
Сережка Ширшиблев его поднимает. Я мимо иду к своему бойцу. Отлить ходил, ага… И чего-то нога в ботинке зачесалась. Нагибаюсь — медальон перед глазами.
Пустой. Крышка снята. Рядом валяется.
Послали домой похоронку в сорок четвертом. Но не похоронили. Мекензиевы горы. Второй кордон.
Порой вместо медальона бывает — ложка, кружка, фляжка, бритва, котелок…
Про один котелок я уже рассказывал.
Вот про второй.
Демянск. 1999.
Поднимаем бойца. Немецкая ложка. Немецкий котелок. Немецкий ремень. Немецкая фляжка. Трехлинейка. Наши ботинки. Граната — колотушка (Немецкая). И все.
Из косточек — бедренные, лучевые, немного ребрышек, две ключицы, кусочки черепа.
На котелке выцарапано — «Ваня». Крупно так выцарапано… А на фляжке — «Ханс». Тоже крупно…
Кто ты, боец?
Ты русский Ваня? Ты немецкий Ганс?
Мне уже без особой разницы.
Подняли. Положили в полиэтиленовый мешок. Унесли. Похоронили потом.
Вместе со всеми. С нашими.
Медальоны…
Вот вы над фильмом «Мы из будущего» ржете…
Правильно и делаете. Сказка.
А вот Толик Бессонов тезку поднял как-то.
Медальон читаем — «Красноармеец Бессонов…»
Толик тогда в лес ушел один. Часа два его не было.
Все-таки — одно дело косточки в руках безымянные держать, другое — видеть потом фотографию того парня, который тебя спас.
Он меня спас, чтобы я пил немецкое пиво и ходил на айренбля-пати…
И правильно сделал, потому что жизнь продолжается, потому что нам надо жить и ходить на эти пати, и пить пиво, и делать детей…
Он делал то же самое.
Работал, пил, веселился, делал детей…
Только он еще смог спасти меня. А я так никого и не спас. Я просто ищу эти маленькие черные пенальчики, чтобы вернуть двоюродному внуку личные вещи никогда не знаемого им деда…
Вообще-то их на самом деле мало.
Один к СТА.
То есть на сотню найденных бойцов — один медальон. ОДИН!!!
Из десяти медальонов — читаемы в лучшем случае пять.
Вот и считайте.
Только не надо делать вывод, что у нас потерь было «стопиццот мильенов».
Потери были примерно одинаковые что у нас, что у немцев.
В 41–42 — мы больше теряли.
В 44–45 — они.
Это война.
Да. Наших больше лежит на полях в России. А в Германии немцы так же лежат. Немцы сорок пятого года.
А некому было хоронить. Просто некому. Не до этого было. Надо было дома заново строить.