— Не могу сделать никаких выводов, с учетом обстоятельств на данный момент.
Он снова косится на меня.
— Говоря твоими словами, чувак, рано или поздно, но мы докопаемся до гребаной истины. Не так-то просто выявить связь непосредственно в процессе исследования.
— Да неужели. Протяни мне свою руку.
— Нет.
— Живо.
Вот уж хрен я стану протягивать ему свою руку.
Он произносит что-то мягкое на языке, который не понимаю. Моя рука дрожит. И я с ужасом смотрю, как она передвигается на его сторону «хамви», ладонью вверх.
Он бросает в нее «сникерс», бормочет что-то и моя рука снова подчиняется мне. Я поражаюсь, с каких это пор и хренов, мой чертов аппетит стал вдруг общественным достоянием.
— Ешь.
Я прикидываю, не швырнуть ли мне шоколадку ему в лицо или в окно. Я не разрешаю пальцам сомкнуться на ней.
Но не отказалась бы.
Он тормозит, останавливается на дороге, поворачивается ко мне, хватает за шиворот, тянет через промежуток между нашими сиденьями и склоняется ближе ко мне. Встречается со мной глазами. Между нами всего двадцать сантиметров от силы, и я думаю, единственная причина, почему мой нос еще не расплющен об его, это то, что один из кронштейнов на моем МакНимбе упирается в его лоб. Моя задница больше не касается сиденья.
Никогда не видела таких ясных глаз, как у Риодана. У большинства людей они полны эмоций, с мимическими морщинками вокруг них, как с боевыми шрамами. Посмотрев на взрослых, я могу сказать, как они провели свои годы, улыбаясь, или печалясь, или злясь на весь мир. Я слышу, как мамочки говорят своим деткам, когда те корчат рожицы: «Осторожнее, а то твое лицо может таким и остаться». И они реально правы. К середине жизни большинство людей имеют на своих лицах то, что они чувствовали чаще всего в своей жизни и весь мир это видит. Поэтому, чуваки, многие из них должны быть смущены! Именно поэтому я так много смеюсь. Если мое лицо заклинит, мне должно нравиться, то, что я увижу.
Смотреть на Риодана все равно, что смотреть в лицо дьяволу. Очевидно, что чаще всего он чувствует только одно, а именно — ничего. Беспощадный. Холодный урод.
— Дэни, я тебя никогда не обижу, если меня не вынудить.
— Причем именно ты будешь решать, что входит в понятие «вынудить». Здесь до фига и трошки пространства для маневров.
— Мне не нужно пространство для маневров.
— Потому что ты аннигилируешь[27].
— Еще одно сложное слово.
— Чувак. Что ты со мной сделал?
— Дал то, что тебе нужно, но ты оказалась слишком упряма, чтобы это принять.
Он смыкает мои пальцы своими вокруг шоколадного батончика. Мне не удается достаточно быстро их стряхнуть.
— Ешь, Дэни.
Он бросает меня обратно на сиденье, снова включает передачу и срывается с места.
Я жую шоколадку, несмотря на кислый привкус во рту, удивляясь, как мне раньше удавалось быть невидимкой.
— Супергерои не бывают невидимы, — говорит он. — Они просто создают иллюзии.
Отвернувшись в сторону мелькающих зданий, я кривлюсь, высовывая язык.
Он смеется.
— Боковое зеркало, малышка. И осторожнее. А то твое лицо может таким и остаться.
Я выхожу на улицу с коробками свежеотпечатанных листовок (как же я люблю запах свежей краски) в перекошенной продуктовой тележке, мое время снова принадлежит мне. Я могу бежать с тележкой и расклеивать мои листки на столбы быстрее, чем на своем мотике. Мой байк для удовольствия, чисто для расслабона, когда ничто не давит на мои плечи, типа спасения мира. Так что кататься на нем выпадает не часто.
Напоминание Риодана о том, что я должна выходить на работу каждый вечер в восемь часов, все еще звенит у меня в ушах, изводя меня. Какого хрена он смеет меня садировать каждую ночь? Может эти обледенения всего-навсего его идиотский план, предлог, чтобы держать при себе?
Я держу курс на запад, по своему обычному маршруту. Немногим за полночь. Эта работа не должна занять больше пары часов, потом снова вернусь к поискам Танцора. Я немного беспокоюсь о нем. Как правило, он всегда уходит без предупреждения, но его нет уже несколько дней. Я не знаю всех его убежищ, так же как и он не знает моих, но проверю все, мне известные.
У меня определенные столбы, шесты и скамейки, часто посещаемые людьми, как обычные газетные стойки, ожидая моих новых заметок. Народ, уже, наверное, немного распереживался, что мои газеты запаздывают. Сегодня ночью я поделюсь очень важной инфой.
Я смотрю на мои листовки, и горжусь ими. Чернила свеженькие, чистенькие, и выглядят по-настоящему профессионально.