Полковник, слушая это, вертел в руках бутылку.
— Так неужели этот лейтенант из саперной роты владел тайной получения такого оружия? — растерянно проговорил он. — Как жаль, что я не имел о Клемме ни малейшего представления и даже ни разу не видел его в лицо.
— Однако, — продолжал он после некоторого раздумья, — я начинаю не понимать великого фюрера: зачем он предпринял поход сюда, в русские болота, с этой отвратительной вязнущей и буксующей техникой? Зачем было спешить при наличии такой великолепной перспективы?
— Вы забываете, — медленно, как бы взвешивая слова, — сказал Грейвс, — что открытия, которые уже назрели в науке, подготовленные всем ее предшествующим развитием, обычно осуществляются в нескольких странах сразу. Так было и с ткацким станком и с паровой машиной, так будет всегда. Представьте себе, что это оружие, — штурмбанфюрер взял бутылку и несколько раз подкинул ее на руке, — англичане получат раньше, чем мы. Тогда в воздух раньше взлетел бы Берлин, чем Лондон или Париж. Вы любите логику и понимаете, что логика войны именно такова. Вот почему фюрер проявляет нетерпение. Мы должны победить раньше, чем это открытие перестанет быть экспериментом и сделается обыденностью. Победить для того, чтобы обеспечить себе монополию на это оружие. И тогда мир будет послушен фюреру, как лошадь своему седоку! Есть у вас еще вино, полковник?
— Да, да, конечно, — полковник торопливо достал еще бутылку и, раскупорив, угодливо налил своему гостю.
«Вот, черт, — подумал он простодушно, — а мы тут воюем, как роботы, и не знаем, что делается на свете!»
И вдруг беспокойная догадка мелькнула в его сознании.
— Позвольте, герр Грейвс, — воскликнул он, — но ведь если эти англичане или американцы охотятся за нашими учеными, значит, они догадываются о чем-то! Больше того, — не кажется ли вам, что для того чтобы заподозрить другого, надо быть грешным самому? Что если они сами уже теперь готовят это оружие?
— Вполне возможно, — спокойно сказал Грейвс. — Потому-то мы и должны торопиться. Впрочем, я лично убежден, что покуда мы бьем русских, эти снаряды, — он постучал стаканом по бутылке, — не будут падать на наши головы, даже если они уже готовы и лежат где-нибудь на аэродроме под Нью-Йорком. Кстати, полковник, вы, надеюсь, понимаете: этот разговор существовал только для нас с вами, для других его попросту не было.
— Разумеется, — поспешил подтвердить полковник. — Но скажите, дорогой Грейвс, что вы думаете теперь предпринять? Вы совсем ничего не сказали о русских!
— Я предполагаю воспользоваться вашим гостеприимством, полковник, и лечь спать вон на том диване. Русские в этих вещах все еще полуазиаты, они наверстывают свою отсталость в штамповке автоматов и пушек, и это все, на что они способны практически. Они велики только в мечтах, а все их открытия похожи на гениальные сны, за осуществление которых они никогда не умеют взяться. Но я все-таки здорово устал сегодня. У вас было отличное вино. Между прочим, вам никогда не приходило в голову, что нации, которая овладела искусством добывать в изобилии такие превосходные вина, грозит опасность остановиться в своем дальнейшем развитии, ибо она уже может чувствовать себя наверху блаженства? Итак, могу я воспользоваться этим диваном?
— Прошу вас, дорогой Грейвс. К тому же уже поздно. Вот вам запасная резиновая подушка. Надеюсь, вы еще сумеете ее надуть? Я тоже сейчас лягу. Мне надо запросить из наших резервов три или четыре танка, чтобы смять этих русских артиллеристов. Иначе я застряну тут, тогда как остальные части продвинутся еще дальше вперед и будут осуждающе указывать на меня пальцами. Как видите, у всякого из нас свои заботы…
При воспоминании о русских артиллеристах полковник снова почувствовал ревматическую боль в коленях и в то же время почему-то подумал: «Хотя этот Грейвс безусловно умный человек, тем не менее он, кажется, слишком уверен в безошибочности всех своих суждений и действий, а между тем жизнь, как это показывает опыт, не терпит слишком большой самоуверенности!»
Но полковник Шикльгрубер ничего не сказал об этом своему гостю. Он только поморщился от боли, потрогал колени сухими синеватыми пальцами и медленно вышел из комнаты, предоставив Грейвсу полную возможность спокойно укладываться на ночлег.
«ПЯТАЧОК»
Лодка, легкая и узкая, как челнок Гайаваты, скользит по течению у самого берега. В ночных тенях, темных и неподвижных от леса и призрачных, меняющихся от облаков, она почти не видна издали. Иногда она скрывается совсем под сенью нависающих над рекой ветвей ивняка.