которая заявилась на его порог, было душераздирающим – и еще от этого перед моими
глазами опускалась красная пелена. Наглости у этой женщины не занимать, твою мать… Как
она могла вообще подумать, что это нормально прийти к нему вот так? Прийти к нему
вообще? После всего, через что она заставила его пройти…
Дилан завозился, хмуря брови, как будто ему снилось что–то неприятное. Я потянулся
к нему, и легким касанием разгладил морщинки на его лбу. Когда его глаза распахнулись,
сосредотачиваясь на мне, он слабо улыбнулся.
– Мне нравится смотреть, как ты спишь, – сказал я, проводя пальцами вдоль его
челюсти.
Он низко усмехнулся.
– Почему? Потому что я слюни пускаю?
– Потому что ты выглядишь таким умиротворенным. Практически невинным. Полная
противоположность тому, когда ты не спишь.
– Умник какой.
– Как и всегда, – ухмыльнулся я. – И ты не пускаешь слюни, и я не заставлю тебя
надевать слюнявчик в кровать.
– Умоляю, только не говори, что это твоя фантазия.
– Ты больной, Прескот. Но мне нравится это в тебе, – я положил голову на свою руку,
проводя пальцами вниз по щетине на его шее. Когда они остановились над их сердцем, я
сказал. – Думаю…тебе стоит остаться здесь на некоторое время.
Полуприкрытые глаза Дилана вмиг распахнулись, и он снова наморщил лоб.
– Ты имеешь ввиду на некоторое время – на весь день сегодня, или…
– Или несколько дней. Подряд. На… – я пожал одним плечом, пытаясь вести себя
равнодушно насчет того, о чем просил. – …Некоторое время.
Застенчивая улыбка пересекла губы Дилана, когда он подкатился ко мне, отражая мою
позу, – согнутый локоть, голова на руке, взгляд на мне.
– Ты предлагаешь мне переехать к тебе?
Я открыл рот, чтобы ответить «да», но до того как слова успели пересечь мои губы, он
поднял палец вверх, чтобы я помолчал, и его улыбка испарилась. Тогда его взгляд стал
серьезным, как будто другая мысль только что посетила его голову, а затем он заговорил:
– Ты предлагаешь, потому что хочешь? Или из–за того, что произошло с Брендой?
Я потянулся за его запястьем и потянул его руку вниз на матрац между нами, а потом
погладил его щеку и губы.
– Я предлагаю тебе потому, что хочу быть с тобой. Утром, днем, ночью. Я – жадный.
Я хочу, чтобы все твое свободное время было моим, – я перевернулся на спину, уставившись
в глаза, сосредоточенные на мне.
Угу, я наверняка, казался, каким–то контролирующим придурком. Но я не это имел
ввиду. Я не хотел становиться единственным центром в его жизни. Я просто хотел быть в ней
в каком–то постоянном качестве. Я хотел делить с ним хорошее и плохое.
– Это звучит безумно, я знаю…
– Нет, – произнес он, подкатываясь ко мне. Я протянул через постель к нему руку,
чтобы притянуть ближе, и простынь скользнула по изгибу его бедра, когда он прижался
своим обнаженным передом к моему боку, а затем лег щекой на мое плечо.
– Это звучит превосходно, – прошептал он в мое ухо.
Я посмотрел в его сторону, и когда та же застенчивая улыбка повторилась, я
почувствовал, как грудь почти разрывает от любви к нему.
– Да?
Дилан прикусил свою нижнюю губу и кивнул, перед тем как наклониться и уткнуться
носом в изгиб моей шеи.
– Я тоже жадный.
Когда он произносил это, Дилан провел пальцами по моей груди, подражая моему
жесту до этого, распластав ладонь поверх моего сердца.
– Спасибо за прошлую ночь.
– Я не сделал…
– Ты был рядом, – сказал он, а затем мазнул губами по моей щеке. – Ты выслушал
меня. Ты поддержал меня. И Эйс?
– Да? – спросил я, поворачиваясь так, что наши носы соприкоснулись, и когда я
увидел блестящий след от одинокой слезы на его щеке, я нежно поцеловал его губы, и он
прошептал:
– Ты заставил меня чувствовать себя в безопасности.
Я перекатил его на спину, и когда навис над ним, я обхватил его голову своими
ладонями и прошелся большими пальцами по его щекам.
И у меня не было сомнений, пока я смотрел на него сверху–вниз, что я влюбился
сильнее в него, чем в любого другого человека. И пока Дилан лежал и смотрел на меня с
таким доверием, – из–за которого, если бы я не сходил по нему с ума, я мог бы свернуть горы
– и я гордился этим. Я хотел этого доверия. Тот факт, что он вручал мне его, когда я знал, что
он не делал этого с легкостью, делал все, что мы делили между собой намного священнее.