– О, привет.
– Привет, – говоришь ты.
– Слышала, вы отлично повеселились.
– Да, правда. Было здорово.
– Охотно верю, – отвечает Мелисса. Она подходит к своей девушке и чмокает в щеку. – Пойду заварю чай.
Ты поворачиваешься к ней:
– Ну, а мне пора.
– Увидимся, – говорит она. Мелисса с кухни наблюдает за тем, как ты наблюдаешь за ней. Ты старался не пересечь границу, только вот всем вам уже что-то открылось; семечко, посаженное тобой глубоко в землю, проросло в неправильное время. Ты обдумываешь, как же рассказать эту историю тем, кого она заинтересует. Интересно, хватит ли здесь простого «казалось, что так и надо». Интересно, достаточно ли крепка защита фразой «ничего не было».
Уже светает. Она накидывает зеленое пальто, которое ей явно велико, и провожает тебя вниз по лестнице. Ночь тепла, как и ее объятия. Отстранившись, она говорит:
– Напишешь мне, ладно?
– Да, конечно.
Ты говоришь:
Небеса разверзлись, и земля покрылась белым пеплом. Пес впервые в жизни увидел снег. Он то прыгает по заиндевевшей дорожке, то замирает и стоит – лишь лапы слегка подрагивают. Твоя бабушка никогда прежде не видела снега, но в год твоего рождения, когда она ждала появления на свет своего внука, пушистые хлопья в яростном вихре падали на землю. Бабушка встала на колени и начала молиться за свою дочь и будущее дитя. Ты не религиозен, но, когда слышишь истории вроде этой, про твою мать на втором этаже автобуса и как она тряслась от страха перед размахивающим пистолетом мужиком, то невольно начинаешь верить. В тот самый день бабушка молилась за твое едва сформировавшееся тельце и зарождавшийся дух. Сейчас ее тело разваливается на части… На самом деле уже развалилось. Но дух ее повсюду. Неизвестно, вернешься ли ты еще туда и сходишь ли на ее могилу, но в тот раз смелости у тебя не хватило. Ты не религиозен, но молишься за свою мать, которая отправилась в Гану, на родину. Колени упирались в твердый деревянный пол, ты был простерт у подножия своих желаний, когда пес ткнул тебя мордой в спину. Пес впервые в жизни увидел снег. Безоблачному полотну над головой не хватает деталей. Наблюдал ли ты ночное небо после снегопада? Оранжевое свечение, где-то преломленный свет. Хочется дотянуться и потрогать, поэтому ты иногда молишься. Если молитва – это по большей части исходящее изнутри желание, то ты молишься за безопасность ее путешествия. И за спокойствие.
Она говорит:
Она заставила себя перейти черту, которую преодолевает каждый, и понятия не имеет, к чему это приведет. Когда страдаешь, время движется нелинейно. Что есть линия, как не путь, который нужно пересечь, пройти, перейти? И что теряется, что обретается в этом путешествии? В любом случае она его совершила. Здесь никого нет. Ее губы у самого динамика, поток дыхания отзывается в нем хлопками, вибрацией. Чтобы расслышать, надо приложить телефон ближе к уху. Она говорит, здесь никого нет – лишь отпечатки ее ног на золотом песке. И теплые волны океана. Просто надо было убежать. Прийти в себя. Начать дышать. Небо тоже необитаемо – ни облачка. Голубая жара. Лето в январе. Забавно работает время. Заставила себя пройти через все линии, чтобы оказаться здесь. Прочертила прямую от себя к нему – все сама – чтобы стать ближе. Нет, линия всегда была, есть и будет, но она старается усилить, укрепить ее. Кровь и кости по воде… Где сустав? Где трещина? Где перелом? Все это так сложно. Язык подводит нас, особенно если рот закрыт. Все так… слишком. Она лезет в карман, там пусто – лишь голубая жара, лето в январе, золотой песок забился меж пальцев, тихо шумит вода. Приди в гармонию, дыши. А еще – спасибо. Она благодарна.
Ты говоришь:
Тебе не всегда нравятся те, кого ты любишь безусловно. Язык постоянно подводит нас. У слов такие шаткие значения. Лишены смысла все, кроме непроизнесенных. И любые слова ничтожны, когда дело касается настоящей благодарности, невыразимой даже через «спасибо», но спасибо и на том.
У тебя это тоже есть. Как и у большинства. Попробуй еще раз: ты знаешь, что такое провести черту самостоятельно. Ты знаешь, как тает твой гнев, когда он смеется над собственной шуткой – и слезы льются, льются, льются. Ты знаешь, как слезы могут литься, литься, литься. Это случилось внезапно, несколько лет назад. Пришлось свернуть на темную аллею, чтобы поплакать там, как плачет ребенок по отцу. Какая ирония! А на самом деле: где сустав? Где трещина? Где перелом? При каких условиях безусловная любовь рушится? Ответ: ты всегда будешь плакать по отцу.
Вспоминается фотография Дональда Родни под названием «В доме моего отца». Там смуглая рука вверх ладонью, изрытой складками; на ладони стоит крохотный ветхий домик, скрепленный в нескольких местах булавками. Бывало, тебе виделось, что ты несешь дом своего отца, а это значит, что ты несешь часть дома, который нес он: часть дома отца своего отца, и каждый делал то же самое… Хотелось сжать руку в кулак, раздавить домик, сжать в ладони, но, возможно, стоит отворить его двери, осмотреть светлые комнаты, заглянуть в темные и поискать, что ускользнуло от взгляда. А затем уйти, оставив с миром и дом, и себя. И ее.