Поздно ночью с 5 на б марта преданный офицер позвонил Негрину из Валенсии и сообщил, что известный анархист Сиприано Мера, командир дивизии в секторе Гвадалахара, только что выступил по радио Мадрида с резкими нападками на правительство. Негрин вызвал по телефону Касадо и спросил, почему тот позволил это.
– Я поднял восстание против правительства, – ответил Касадо.
– Понимаете ли вы, что подняли восстание против законного правительства? – спросил премьер-министр. Касадо ответил утвердительно.
– Вы увольняетесь с вашего поста! – объявил Негрин.
– К этому я был готов! – крикнул Касадо и бросил трубку.
В течение всей ночи Негрин и его помощники связывались по телефону с различными городами. Командующий восточной армией, насчитывающей двести тысяч человек, полковник Менендес сказал, что остается верным правительству, но против Миаха и Касадо не выступит. Контролируя телефонную сеть страны, Миаха и Касадо подчинили себе Валенсию, Мурсию, Альмерию. К утру 6 марта только части в Аликанте оставались верны правительству. Но к двум часам присланный офицер Касадо сместил военного губернатора Аликанте и приказал арестовать правительство, находившееся в окрестностях города.
Воздушные силы остались верными правительству, и мятежникам пришлось арестовать всех захваченных на мадридских аэродромах летчиков. Лишь четыре самолета сумели вылететь в Аликанте по вызову правительства. Совершив посадку прямо в поле, летчики забрали Негрина, министров, Долорес Ибаррури, Модесто, Листера и других и вылетели во Францию. Самолеты приземлились в Тулузе.
Однако вооруженная борьба в Испании на этом не кончилась. Преданные республике войска продолжали отражать атаки солдат Франко, оказывая сопротивление генералам-предателям, решившим капитулировать перед фашистами. «Войска мадридской хунты, – сообщил Рейтер 11 марта, – подвергли артиллерийскому обстрелу здание, в котором находились центральный и мадридский комитеты коммунистической партии. Из этого здания осуществляется руководство сопротивлением верных республике частей и гражданских отрядов против мятежников Касадо и Миаха».
Раздираемый междуусобицей Мадрид продолжал стоять. 12 дней спустя тот же Рейтер передал из Бургоса хвастливое заявление представителя Франко, что «сдача Мадрида нашим войскам – дело нескольких минут». Но этого не произошло. Через 5 дней Рейтер, ссылаясь на сведения, полученные в Лиссабоне, более осторожно указывал: «Войска Франко готовятся к вступлению в столицу. В Мадриде идут ожесточенные бои между гражданским населением и войсками мятежников, которые хотят сдать столицу генералу Франко».
Агония гражданской войны, бушевавшей в Испании почти три года, постепенно утихала, сопровождаясь ожесточенными вспышками. В самом конце марта Париж и Лондон, не дожидаясь исхода последних сражений, заявили о готовности признать Франко в качестве законного правителя Испании и установить с ним нормальные отношения. Скорое окончание войны превозносилось английской и французской буржуазной печатью как воплощение «политики невмешательства», якобы позволившей испанскому народу принять, наконец, режим, одобренный большинством.
«Умиротворители» хорошо знали, что этот режим навязай испанцам силою итальянских штыков, огневой мощью германских танков и бомбами люфтваффе (гитлеровских воздушных сил). В отличие от Лондона и Парижа, стыдливо «не замечавших» грубого вмешательства Германии и Италии, Берлин и Рим хвастались этим во всеуслышание. Занятый новой военной авантюрой – нападением на Албанию, Муссолини не смог устроить парад войскам, вернувшимся из Испании. Но Гитлер, как значилось в моих записях, продемонстрировал всему миру как свою силу, так и пренебрежение к международным обязательствам. 6 июня по аллее Побед в Берлине церемониальным маршем прошли германские воинские части, сражавшиеся в Испании. После парада, в котором участвовали также самолеты авиационного соединения «Кондор», Гитлер и Геринг выступили с речами.
– Уже в июле 1936 года было положено начало активному участию Германии в войне в Испании, – заявил Гитлер, открыто признав, что «политика невмешательства» была для фашистских государств лишь ширмой – Помощь генералу Франко была оказана в полном согласии с Италией, ибо Муссолини также решил поддержать его.
Откровенно хвастаясь «германским вкладом» в гражданскую войну в Испании, Гитлер выразил сожаление, что Германия была вынуждена скрывать это от своего народа, лишив тем самым свои войска «заслуженной славы».
– Впервые после мировой войны германский воздушный флот принял участие в широких военных операциях, – объявил Геринг – Германские воздушные силы участвовали во всех решающих боях у Мадрида, Бильбао, Сантандера, Барселоны и других городов…
В первом сражении грядущей мировой войны фашистские державы одержали победу над «западными демократиями» и праздновали ее с присущей им шумливой наглостью.
Десятого марта 1939 года в Большом Кремлевском дворце открылся XVIII съезд ВКП(б). Получив корреспондентский пропуск, я пришел в Кремль примерно за полтора часа до начала заседания и занял в левом выступе балкона, отведенном прессе, место у самого барьера, позволявшее видеть не только возвышение для президиума и трибуну, но и значительную часть зала с четкими квадратами скамей и проходами, устланными ковровыми дорожками. Напряженно и взволнованно я следил за тем, как эти квадраты заполнялись делегатами съезда, узнавая среди них прославленных героев труда, ученых, военачальников. Принятый недавно в партию, я ощущал все с особой остротой, стараясь ничего не пропустить, все запомнить, закрепить в сердце.
Вместе с другими я стоя долго и усердно аплодировал руководителям партии, появившимся один за другим из бокового входа и занявшим места в президиуме, затем так же долго и горячо бил в ладоши, когда съезд устроил овацию И.В. Сталину, вышедшему на трибуну, чтобы произнести Отчетный доклад о работе ЦК ВКП(б). Однако едва зал утих и зазвучал четкий, немного глуховатый голос, в котором отчетливо слышался кавказский акцент, я начал записывать и записывал все, что касалось международных дел.
Весь зал покатывался со смеху, когда докладчик заговорил о намерении «козявки» – так называемой Карпатской Украины – «присоединить к себе «слона» – Советскую Украину. Нам было известно, что «премьер-министр» марионеточной Карпатской Украины Волошин требовал этого, и в германской печати появлялись статьи, доказывающие «законность» этих несуразных притязаний. «Конечно, вполне возможно, – говорил докладчик, – что в Германии имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, то есть Советскую Украину, к козявке, то есть Карпатской Украине. И если действительно имеются там такие сумасброды, можно не сомневаться, что в нашей стране найдется необходимое количество смирительных рубах для таких сумасшедших». Переждав взрыв бурных аплодисментов, докладчик, посмеиваясь сам и заставляя смеяться слушателей, изобразил, как «пришла козявка к слону и говорит ему, подбоченясь: «Эх ты, братец ты мой, до чего мне тебя жалко… Живешь ты без помещиков, без капиталистов, без национального гнета, без фашистских заправил – какая же это жизнь… Гляжу я на тебя и не могу не заметить – нет тебе спасения, кроме как присоединиться ко мне…» Дружный, громкий смех помешал докладчику говорить, но как только смех и рукоплескания утихли, он продолжал воспроизводить разговор «козявки» со «слоном». «Ну что ж, так и быть, разрешаю тебе присоединить свою небольшую территорию к моей необъятной территории…»
Общий хохот снова захватил весь зал и балкон. Делегаты и гости безудержно смеялись и аплодировали. А докладчик, перестав посмеиваться, заговорил серьезно о том, что некоторые политики и пресса Европы и США науськивают фашистскую Германию на Советскую Украину, упрекая Берлин в том, что, получив с благословения Запада Судетскую область Чехословакии, он не двинулся дальше на восток, против Советского Союза, как бы отказавшись «платить по векселю и посылая их куда-то подальше». И совсем сурово прозвучало многозначительное, но непонятое многими своевременно предупреждение: «Большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом».