Военная полиция 2-й британской армии, как поведали они нам, задержала при попытке пересечь Эльбу южнее Гамбурга по понтонному мосту трёх немцев в форме младших чинов вермахта и направила в ближайший лагерь, где собирались все подозрительные люди, бродившие по дорогам. Начальник лагеря капитан Сильвестер, увидев троицу — двух рослых мужланов и одного маленького, щупленького человечка с чёрной повязкой на глазу, приказал охране задержать здоровяков, а человека с повязкой поманил к себе и спросил: «Кто вы такой?» Человек снял повязку и надел очки. И хотя у него уже не было хорошо известных по фотоснимкам усов, капитан Сильвестер узнал в человеке Генриха Гиммлера, всесильного начальника гестапо и рейхсфюрера СС.
«Я — Гиммлер, — подтвердил человечек. — И хотел бы встретиться с фельдмаршалом Монтгомери. Отвезите меня к нему».
Капитан Сильвестер, пообещав Гиммлеру доложить о его желании, тут же связался с контрразведкой. Вскоре появились два офицера и отвезли Гиммлера в знакомый нам дом на окраине Люнебурга.
Мы хотели тут же помчаться туда, чтобы хоть издали взглянуть на человека, державшего долгие годы не только Германию, но и значительную часть Европы в состоянии страха, но офицеры остановили нас, сказав, что к Гиммлеру направился сам полковник Мэрфи и, пока он не допросит его, о посещении военными корреспондентами не может быть и речи.
— Не раньше завтрашнего или послезавтрашнего дня, — сказали они нам.
А утром во время завтрака стало известно, что Гиммлер мёртв — покончил с собой. Почти все, кто был в лагере прессы, поспешили к дому, где мы несколько дней назад видели Риббентропа. Нам разрешили войти. На полу почти на самой середине просторной комнаты нижнего этажа лежал маленький человек с бледным, начавшим синеть лицом, морщинистым лбом и сильно поредевшими волосами. Он был в армейских носках и армейском нижнем белье. Подозревая, что Гиммлер прячет в одежде яд, контрразведчики первым делом раздели его и дали ему английскую солдатскую одежду. Прибывший сюда полковник Мэрфи, одобрив действия офицеров, всё же не поверил, что Гиммлер не припас для себя какого-то яда — излюбленного средства самоубийства германских военных и эсэсовских главарей, и приказал вызвать врача из военного госпиталя, расположенного в некотором удалении от Люнебурга. Врач снова раздел Гиммлера и, не найдя ничего, разрешил ему одеваться. Но вдруг, заметив что-то чёрное меж его зубов, врач схватил арестованного за голову и стиснул щёки, заставив открыть рот, чтобы засунуть в него свои пальцы. Гиммлер укусил врача за палец, заставив выдернуть его, затем заскрежетал зубами и тут же упал: разгрыз капсулу с ядом, вставленную на место отсутствующего зуба. Попытка промыть желудок и обезвредить яд ни к чему не привела, и через 12 минут тот же врач констатировал смерть от отравления цианистым калием.
С момента задержания Гиммлера до его самоубийства прошло довольно много времени, и мы, естественно, поинтересовались, что рассказал этот всемогущий и всезнающий человек. Офицеры сказали нам, что формального допроса они не вели, но разговор, конечно, поддерживали. По их словам, до самого последнего момента, пока не прибыл военный врач и не подверг его неприятному и унизительному обыску, Гиммлер считал себя не просто пленным, а тем самым человеком, с которым командованию союзными войсками следовало в первую очередь разговаривать: он намеревался решить с ним судьбу как нынешней, так и будущей Германии. Он признался, что совсем недавно, находясь уже во Фленсбурге, «почти образовал» собственное «национальное правительство», готовое сотрудничать с англо-американскими союзниками. Гиммлер сообщил, что ровно месяц назад вёл переговоры с представителем Всемирного еврейского конгресса Мазуром о судьбе оставшихся в Германии евреев. Он не постеснялся донести на адмирала Дёница, который, по его словам, стоял за продолжение войны на всех фронтах, в то время как Гиммлер и его единомышленники начиная с марта добивались прекращения боёв на западе путём заключения явного или тайного соглашения с американо-английским командованием. И вообще, как уверял их Гиммлер, он, в отличие от Гитлера и Риббентропа, никогда не был сторонником войны против Англии.
Мы стояли тесной толпой вокруг распростёртого на полу тела в армейском исподнем, с отвращением разглядывая мёртвое, невыразительно-ничтожное лицо с тонкими, искривлёнными предсмертной болью губами. Сбритые три дня назад усы пробились вновь, но не придавали лицу сходства с теми снимками, которые многим были знакомы. Мы жалели, что этот фюрер палачей и сам палач избежал заслуженной кары, уйдя из жизни быстро и безболезненно. Одновременно мы возмущались тем, что этот мясник до самого последнего часа своей омерзительной жизни думал, надеялся и даже пытался натравить западных союзников на русских, столкнуть англо-американские армии с советскими вооружёнными силами.