Дней десять спустя Афанасьев позвонил мне из Берлина и сказал, что Союзный контрольный совет утвердил приговор, отклонив ходатайство осуждённых о помиловании, как и просьбу Геринга заменить ему повешение расстрелом. Казнь назначалась на ближайшие дни, и на ней, кроме особо уполномоченных представителей четырёх держав, а также от немецкой стороны, будут присутствовать по одному корреспонденту и одному фотографу от каждой страны. Установлено, что это должны быть старшие корреспонденты главных телеграфных агентств соответствующих стран, и Афанасьев уже назвал в Союзном контрольном совете мою фамилию.
Но Пальгунов и тут помешал моему возвращению в Нюрнберг.
Б.В. Афанасьев, уполномоченный мной, присутствовал при исполнении приговора и несколько дней спустя прислал мне подробное описание казни. Она совершилась в ночь на 16 октября 1946 года, в спортивном зале, расположенном на территории нюрнбергской тюрьмы.
В самом зале были сооружены три эшафота с высокими помостами, нижняя часть которых была закрыта чёрным брезентом. В верхней части помоста был закреплён по типу двойной дверцы дощатый квадрат. Удерживаемый снизу особой задвижкой, квадрат был частью помоста. Когда задвижку выдёргивали, дверцы распахивались вниз, и груз, оказавшийся на квадрате, летел в пустоту под эшафотом.
Все, кому следовало присутствовать при казни, собрались задолго до полуночи в спортивном зале. Его окна были закрыты чёрным брезентом. Около полуночи корреспондентов пригласили на пресс-конференцию, которую вдруг пожелал устроить в общем-то не очень разговорчивый полковник Эндрюс. Обычно сдержанный, сухой и даже суровый, полковник был явно взволнован.
— Геринг покончил с собой, — объявил он поражённым корреспондентам.
Раздалось сразу несколько удивлённых голосов.
— Как покончил? Почему допустили?
Полковник объяснил. Примерно за два часа до намеченной казни Геринг уединился на короткое время у туалета, который не был виден постовому, а затем вернулся и лёг на топчан, положив руки, как было предписано, поверх покрывала. Через некоторое время постовой заметил, что рука соскользнула с покрывала и повисла, а рот осуждённого широко открылся. Позванный постовым офицер открыл камеру и обнаружил, что Геринг неподвижен. Прибежавший врач установил, что осуждённый проглотил цианистый калий, а вскоре констатировал смерть. Полковник не мог объяснить, откуда у Геринга появился цианистый калий, и полагал, что он был доставлен ему в последние дни. Эндрюс заверил корреспондентов, что принял особые меры, чтобы другие осуждённые не избежали таким путём определённого трибуналом наказания: все они прикованы наручными кандалами к своим постовым, без разрешения которых не могут сделать никаких движений.
После самоубийства Геринга первым привели на казнь Риббентропа. Войдя в зал и увидев виселицу, он отпрянул назад, но конвоиры удержали его и, поддерживая под локти, повели к эшафоту. Лишь с чужой помощью одолел он тринадцать ступенек, которые вели на помост, и стал на невидимый ему квадрат. В час шестнадцать минут после полуночи сержант Вудс, официальный палач американской армии, надев на голову Риббентропа чёрный мешок, а затем петлю на шею, выдернул задвижку, дверцы распахнулись, и осуждённый полетел в пустоту под эшафотом. Советский и американский военные врачи, войдя туда, констатировали и подтвердили особым письменным заключением смерть Риббентропа.
За ним последовал Кейтель. Узнав о предстоящей казни, он, как рассказал позже полковник Эндрюс, разрыдался и долго не мог успокоиться даже с помощью священника, однако на эшафот поднялся самостоятельно и, поворачиваясь к палачу, даже пристукнул каблуками, словно перед ним было начальство.
Палач Кальтенбруннер, старавшийся отмалчиваться на процессе, на эшафоте, куда смог подняться лишь с чужой помощью, хотя ему было только сорок три года, вдруг разговорился.
— Я любил немецкий народ всем своим сердцем, — сказал этот австриец по происхождению. — А также мою родину. Я выполнял свои обязанности по законам моего народа. И я жалею, что мой народ вели люди, которые вовсе не были честными солдатами и совершили преступления, о которых я ничего не знал…
Наоборот, любивший поговорить «философ национал-социализма» Розенберг отказался сказать что бы то ни было. Франк и Фрик отправились на тот свет также без речей, жестов или демонстраций. Но Штрейхер доставил всем много неприятностей. Он отказался одеваться, когда полковник Эндрюс пришёл за ним, чтобы вести на казнь, и буйствовал и сопротивлялся, пока конвоиры насильно одевали и обували его. Он не сделал по своей волей ни одного шага, и его пришлось тащить по всему тюремному коридору, затем через проход из тюрьмы к залу и по залу, а потом на эшафот. Он шумел, пока палач надевал ему на голову чёрный мешок и петлю на шею, и продолжал шуметь до тех пор, пока дверцы под ним не распахнулись и Штрейхер полетел вниз. Последними были повешены Заукель и Йодль, что случилось уже около трёх часов ночи с 15 на 16 октября.